Телевизор. Исповедь одного шпиона - [140]

Сами видите, что происходит, мой сиятельный генерал-прокурор: надвигается новая Смута, в разы страшнее той, что была по гибели Бориса Годунова. Никому нельзя веровать, все ждут только сигнала, чтобы сцепиться меж собою в кровавой схватке, подобно псам, сорвавшемся с цепи. Сие противостояние разрушит нашу страну, нашу возлюбленную Россию, как о том сказано в книге архиепископа Амвросия, невинно убиенного бунтовщиками во время московской чумы.

Должны ли мы молчать, видя такое заговорщичество? Упросите императрицу снять со всех должностей братьев Орловых и Паниных и передать чрезвычайное управление страной истинным патриотам, которые не будут искать выгоды себе одному, но наведут сильною рукой порядок в нашем дорогом отечестве, накажут всех изменников и предателей и вернут власть той единственной силе, которая и ранее спасала государство и нацию, – русской православной церкви.

Такоже сообщаю вам, что моя жена, урожденная Глухова, принесла мне второе дитё, отчего мне приходится латать некоторые дыры в семейном бюджете.

Молитвенно ваш, с. р. Глазьев, Т. Э. С.

Часть двенадцатая. Ветхий завет

Писано в июле 1807 года

Глава девяносто четвертая, в которой я возвращаюсь к своим

– Каля, постой!

Я выпустил ее руку и упал на землю, цепляясь за кусты и колючки; больше я бежать не мог.

– Гряди!

Я покачал головой; девушка недовольно вздохнула, то ли оттого, что я отказывался идти дальше, то ли оттого, что я так и не научился болгарским жестам. Я был еще очень слаб после ранения и при всем желании не мог двигаться так быстро, как она того хотела. Повязка, которую мне утром накладывали на грудь, сползла на живот, и каждое прикосновение отзывалось мучительной болью.

Моя догадка подтвердилась: Каля знала старый, заросший мхом и плесенью подземный ход из крепости, который выводил в ручей, но затем нужно было карабкаться наверх, по камням, склонам, брести меж сосен и папоротников. Мы намеренно петляли, и оттого путь был еще длиннее; даже сейчас, спустя две или три версты, я всё еще видел вблизи проклятую османскую крепость, с развевающимися красными флагами и горящими факелами. Была темная и холодная летняя ночь, я весь дрожал.

– Гряди! – крикнула Каля. – Ваши там, за могилой.

Могилой болгары называют гору или курган.

– Наши бывают разные, – раздраженно буркнул я, вспомнив желтого гусара. – Какие наши? Мушкатеры? Калмыки?

– Нет, – кивнула она, – другие, с брадичкой.

Черт бы тебя побрал, болгарская сумасшедшая! Почем я знаю, что ты называешь брадичкой? Бороду, усы или, может быть, закрученные бакенбарды, как у того гусара… Скажи ты уже по-человечески, а не по-церковнославянски…

За спиной выстрелили и закричали по-турецки. Сейчас меня снова поймают, понял я. Я просто не добегу, всего несколько шагов, несколько минут, мгновений; я останусь навсегда лежать здесь, на склоне безымянной балканской могилы. Я упал и заплакал от отчаяния. В ушах зазвенело, тени деревьев закружились, как в глупом хороводе; разочарование и равнодушие овладели мной. В этот миг с нашей стороны тоже начали стрелять.

– Пальните за ним ще раз! – раздался звонкий мужской голос. – Щоб вгамувалысь!

Это не болгары, подумал я. И не черногорцы. А если и русские, то какие-то странные. Но они стреляют по туркам, а значит, я дома.

* * *

Я пришел в себя уже утром, когда солнце поднялось высоко; я был в палатке, за ретраншементами, рядом со мною сидел на корточках молодой парень, внимательно читавший Ветхий завет. Он вчитывался в каждое слово, иногда почесывая пальцем у виска или в затылке, как ежели бы он был варваром, впервые узнавшим о жизни и смерти Христа. Голова его была коротко стрижена, с небольшим чубчиком, а в ухо вставлена серьга, и я подумал, что это может быть древнерусский князь Святослав, который когда-то воевал здесь, в Болгарии. Тогда получается, пришло мне в голову, я все-таки умер, а эта палатка вроде преддверия рая, где человеческие души ожидают Божьего суда.

– Ага! – сказал он, увидев меня. – Пробудився!

– Я, кажется, догадался, – пробормотал я, приподнимаясь на локтях. – Вы малороссияне, из полка Завадовского.

– Воистину так, – широко улыбнулся парень с чубчиком. – Я з черниговского полку.

– А где болгарка, которая со мной была?

– Поихала до дому, – махнул Ветхим заветом хохол. – Загнуздала коня и поихала. Гарна дивчина!

Это совсем ни в какие ворота не лезет; она сбегает всякий раз, когда я хочу с ней поговорить! Да что у нее в голове? Кем она себя возомнила, моим ангелом-хранителем?

– Мне нужно к вашему полковнику, – сказал я, поднимаясь на ноги.

Еще есть время, подумал я. Пока курок только взведен, но не спущен. Но через несколько дней может быть уже поздно. Через несколько дней пугачевцы пойдут на Москву, а Орлов встретится с княжной. Я видел это всё, в своих снах, и знаю, к чему это приведет. Я остановлю их. Остановлю гражданскую войну и раскол. Я один.

Глава девяносто пятая, в которой мичман Войнович раздевает княжну

Эти события, во многом нелепые и трагические, пробудили во мне жажду чтения. Мне страстно захотелось составить свое мнение о современном обществе, внезапно представшем предо мною во всей своей наготе. Бросив все дела, забыв о поручениях своего начальника, я стал читать одну книгу за другой, делая заметки в своей тетрадке; иногда даже я прекращал читать и начинал, словно по наваждению, записывать мысли, пришедшие в мою черногорскую голову.