Телевизор. Исповедь одного шпиона - [134]

– Вы очень прозорливы, Войнович. Даже Батурин (а он ловкий дипломат) не разгадал до конца мою затею…

– Я моряк, мне несложно догадаться о таких вещах.

– Вы, очевидно, пришли затем, чтобы рассказать нам о неприятном разговоре, случившемся у княжны с госпожою де Бомон, о том, что в деле все еще замешан Королевский секрет, который настаивает на нашем и вашем удалении от княжны, и найти в нас союзников?

– Откуда вы знаете?

– Мне сообщила об этом сама княжна, – засмеялся Тейлор. – Сразу же после того разговора она прибежала сюда, в гостиницу, накрыв голову капюшоном, и начала плакать и умолять, чтобы я защитил ее от разъяренного драгуна. О, видели бы вы эту драматическую сцену! Она плакала и валялась прямо тут, на этом полу, заламывала руки и нараспев читала стихи, взывая к моим христианским чувствам, долгу дворянина и чести английского короля. Бедная девочка! Как же она запуталась…

– Мне тоже стало жаль ее, – сказал я.

– В самом деле? – англичанин скорчил недовольную физиономию. – Мне, например, ее ничуть не жалко. Этот спектакль, который она тут устроила… ох! К несчастью, здесь был еще и Батурин. Вот он повеселился! О, этот арлекин сразу запел свою партию… «Я доблестный шведский рыцарь, граф Карельский, я защищу вас, сударыня, от злого негодяя… Вы моя единственная прекрасная дама, и только с вами связаны помыслы и порывы моего сердца…» Какая гадость!

– И что же теперь будет?

– Дуэль, – мрачно проговорил Тейлор, допил кофе и со звоном поставил чашку на столик. – Как я ни пытался отвертеться от этого глупого поединка, теперь он неизбежен. Вы умеете драться на дуэли, Войнович?

– Я умею драться.

– Это хорошо. Потому что вы тоже будете драться.

– Простите…

– Да, это непременное условие д’Эона… Он, видите ли, тоже большой поклонник старинных рыцарских обычаев. Когда Патрик принес ему вызов, д'Эон заявил, что будет драться только в том случае, если будут драться и секунданты. Это так называемая дуэль миньонов[355], три на три. А у нас как раз не хватает одного человека…

Господи Боже, подумал я, я хочу в этом участвовать. Пусть французы покромсают меня на мелкие кусочки, но этого зрелища я не пропущу. «Наш гожо стесняется развлекаться…» Я не стесняюсь, ваше графское сиятельство, я только выбираю те развлечения, которые мне по душе.

Глава восемьдесят восьмая, о том, что еще сказал великий визирь

– Итак, я в третий раз повторяю свое предложение, – проговорил уже без иронии, без смеха хранитель печати; старческое лицо его стало бледным, болезненным, как если бы с него содрали все маски и все румяна. – Готов ли ты стать магометанином?

Я поставил локти на стол и обхватил руками голову. Поступиться свободой ради знания – какой заманчивый выбор! Ведь если все это правда: про комету Галлея, и про звезды, мне понадобится тот, кто знаком хотя бы с началами астрономии. А великий визирь всё знает об этом; в нем вся мудрость Востока и знание Запада; здесь, в Болгарии, на перекрестке всех дорог, я могу стать богом.

– Нет, – сказал я, – я в третий раз отказываю вам.

– Очень жаль, – великий визирь снова вытащил свой платок и стал кашлять в него. – Я ожидал, что ты будешь умнее. Гордость и горячность никогда не принесут пользы человеку; ты должен был обмануть меня и согласиться на мои условия, а потом сбежать. Но теперь я вижу, что это невозможно. Ты слишком честен. Мне придется заключить тебя в самую сырую и ужасную темницу этой крепости; ведь иначе ты вернешься на родину и будешь помогать в войне против Оттоманской империи. Это было бы ужасно. Ты рассказывал бы Румянцеву и Орлову обо всех перемещениях нашей армии и флота, знал бы все тайны Сераля[356]; знал бы, что на уме у самого падишаха. Тогда мы были бы окончательны разбиты, и всё было бы кончено. Но до тех пор, пока ты будешь в заключении, у России не будет решающего перевеса. А за это время мы посадим на русский трон новую царицу, или царя, Тараканову или Пугачева, и все ваши завоевания в одно мгновение станут прахом. Возможно, Магомет уже рассказывал тебе о моем плане; мы осуществим его. В этой войне победит не самый сильный, а самый терпеливый.

– То есть вы будете ждать и смотреть, как люди ежедневно умирают в бессмысленных сражениях? Как сотнями и тысячами гибнут мирные жители, как мир погружается в хаос, как война порождает всё новых и новых кирджали…

Дверь открылась, вошла служанка с новою едой: чаем и сладостями.

– Это не будет моей виной, – всё еще не повышая голоса, ласково, но с какою-то особенной суровостью проговорил хранитель печати. – Это будет твоей виной. России никогда не выиграть эту войну. Османская империя обширнее и богаче. Мы можем долго ждать: семь, восемь, двадцать лет. Но я обещаю тебе: если ты примешь магометанство, я заключу мир с Россией. Всё закончится. Мы перестанем поддерживать самозванцев. Мы признаем царицу Екатерину московским падишахом. Может быть, мы даже оставим вам Азов…

– А потом, с моей помощью, вы начнете новую войну, с Венецией или Персией…

– Нет, – задумчиво сказал Мухсин-заде, – совсем нет. Ты понадобишься мне для другого. Ты поможешь мне победить янычар.

– Я не понимаю…