«Текущий момент» и другие пьесы - [8]

Шрифт
Интервал

Решаю жилищный вопрос.


Пауза.


ПАШКИН. То есть вы теперь как бы человек?

СТРОНЦИЛЛОВ. Не как бы, а человек. Сдам вас с рук на руки, закрою ведомость — и всё. Конец ангельской жизни. Линию отключат, дар провидения отнимут — и вперед!

ПАШКИН. А жилищный вопрос вы уже решили.

СТРОНЦИЛЛОВ. Интересно! А что мне было делать? Бомжевать на троллейбусной остановке? Вам бы хотелось жить на троллейбусной остановке, зимой?

ПАШКИН. Нет.

СТРОНЦИЛЛОВ. Вот и мне не захотелось.

ПАШКИН. Зимой, конечно, лучше жить здесь. А летом — на даче в Фирсановке.

СТРОНЦИЛЛОВ. Так получилось.


Наливает в два стакана и один протягивает Пашкину. Тот стакана не берет.


ПАШКИН. Значит, не компьютер.

СТРОНЦИЛЛОВ. Что? А-а. Ну не компьютер.

ПАШКИН. Значит, это вы меня выбрали.

СТРОНЦИЛЛОВ. Началось.

ПАШКИН. Вы?

СТРОНЦИЛЛОВ. Ну я.

ПАШКИН. Дачу я бы вам и так отдал. Она теплая.

СТРОНЦИЛЛОВ. Хватит про это, Пашкин! Сколько можно! Забудьте. У вас впереди — вечность. И благодаря мне не

в самых плохих условиях содержания.

ПАШКИН. Мне хотелось еще — здесь.

СТРОНЦИЛЛОВ. С этим — всё! Здесь буду я! Пейте.

ПАШКИН. Не хочу.

СТРОНЦИЛЛОВ. Хозяин — барин.


Выпивает свой стакан.


ПАШКИН. Только — насчет картошки — прямо сейчас попросите, а то. Вы сказали: вам линию отключат.


Пауза.


Нет, вы не думайте — мне вас тоже жалко.

СТРОНЦИЛЛОВ. Иван Андреевич! Насчет Брагиной — всё под контролем, а вот жалеть меня не надо. У меня большие планы на жизнь. (Беря бутылку.) Еще?

ПАШКИН. Давайте.

СТРОНЦИЛЛОВ. На ты?

ПАШКИН. На ты.


Выпивают и целуются.


А как тебя звать-то?

СТРОНЦИЛЛОВ. Это неважно. Так вот, Ваня, на земле я намереваюсь жить вполне благополучно. Хотя недолго.

ПАШКИН. Почему недолго?

СТРОНЦИЛЛОВ. А что я тут забыл?

ПАШКИН (тихо). Самоубийство?..

СТРОНЦИЛЛОВ. Ну уж нет. Как-нибудь по-другому организуем мое возвращение на небеса, не переживай. Вернусь из этого штрафбата чистый, как капля божьей росы. Есть наметки. А пока — работать, работать и работать!

ПАШКИН. Хочешь, я тебя на фирму устрою, на свое место? Я утром позвоню, договорюсь.

СТРОНЦИЛЛОВ. Не стоит трудов. У меня всё придумано. Пойду в Храм всех святых на Гребешках, церковным нищим. Я уже и местечко на паперти присмотрел. Работа — день через два; от паствы — подаяние, от отцов — гонорар.

ПАШКИН. За что гонорар?

СТРОНЦИЛЛОВ. Я же уникальный специалист, Ваня! Там (кивает наверх) все входы-выходы знаю… Я уж мосты навел — буду инструктировать патриархат. Визы в рай, решение кадровых вопросов… Они меня на паперть на руках выносить будут. И на земную жизнь заработаю, и загробную обеспечу.

ПАШКИН. Два в одном, как шампунь.

СТРОНЦИЛЛОВ (доливая в стаканы). Будет им шампунь. Они — там — меня еще узнают! Вернусь в высшие сферы весь в сиянии, вот увидишь.

ПАШКИН. Как же я увижу?

СТРОНЦИЛЛОВ. А я устрою. Как раз тебе кино про кузнечиков показывать перестанут. И вообще: договоримся. Тебе амнистию сделаем, а себе я статус мученика организую. И с башкой светящейся — прямо к престолу Божию! Там с ними и поговорим.

ПАШКИН. С кем?

СТРОНЦИЛЛОВ. Мне — есть с кем!

ПАШКИН. Ну ты силен…

СТРОНЦИЛЛОВ. У нас на небесах слабые не выживают.

ПАШКИН. У нас на Земле — тоже.

СТРОНЦИЛЛОВ. А для начала я здесь порядок и наведу. Временный хотя бы, в отдельно взятом районе. Почистить следует крепко, ты прав, дряни всякой развелось. Я и бумажки захватил.

ПАШКИН. Какие бумажки?

СТРОНЦИЛЛОВ. Какие надо. Ап! (Достает из портфеля пачку каких-то ордеров.) На убытие. С печатями… Только фамилию вписать, и готово дело.

ПАШКИН. Это —?..

СТРОНЦИЛЛОВ. Это, Ваня, социальная гигиена. Расчистка жизненного пространства. Ну что, кутнем напоследок? Как соседа фамилия?

ПАШКИН. Не помню.

СТРОНЦИЛЛОВ. Ты записывал.

ПАШКИН. Куда-то делась бумажка.

СТРОНЦИЛЛОВ. Найди бумажку, Ваня, найди. Это животное не заслуживает жизни. Тетку родную выселил в Мытищи! Ищи бумажку, сейчас мы его оприходуем. А потом и тетку.

ПАШКИН. Да Бог с ними…

СТРОНЦИЛЛОВ. Нет никакого Бога, Пашкин! Или все равно что нету. Самим надо, самим… Ищи бумажку!

ПАШКИН. Не знаю я, где она. Да хрен с ним, пускай живет.

СТРОНЦИЛЛОВ. А обо мне ты подумал? Он буянит, а мне теперь по ночам не спать? Да, и этого еще не забыть, с сигнализацией. Из какой квартиры «жигули»?

ПАШКИН. Э-э-э.

СТРОНЦИЛЛОВ. Нехорошо придуриваться, Ваня… Из сто тридцать пятой он. Фамилию — завтра в ДЭЗе узнаю, а насчет соседа — не будем откладывать. Дай-ка я поищу листочек. (Роется на столе.) Насвинячил ты, как боров. Как с тобой жена целых пять лет жила? Ага, вот! Ну у тебя и почерк.


Пашкин осторожно заходит сзади, берет с кухонного стола нож и несколько секунд стоит в размышлении.

Потом кладет нож и берет с плиты сковородку. Стронциллов не видит этих манипуляций, увлеченный заполнением карточки.


СТРОНЦИЛЛОВ. Соловьев его фамилия. (Вписывает в бланк.) Соловьев Анатолий Петрович! Завтра же и приберем, вместе с автовладельцем. Будут знать. И насчет старух бы не забыть — прав ты был насчет старперок этих, сколько можно кислород переводить? Ладно. Значит, Соловьев. Годы жизни: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой — две тысячи… Ну и достаточно, да, Вань?


Пашкин с размаху бьет Стронциллова сковородкой по голове, и тот сползает на пол. Пауза.


Еще от автора Виктор Анатольевич Шендерович
Савельев

Новая повесть Виктора Шендеровича "Савельев» читается на одном дыхании, хотя тема ее вполне традиционна для русской, да и не только русской литературы: выгорание, нравственное самоуничтожение человека. Его попытка найти оправдание своему конформизму и своей трусости в грязные и жестокие времена — провалившаяся попытка, разумеется… Кроме новой повести, в книгу вошли и старые рассказы Виктора Шендеровича — написанные в ту пору, когда еще никто не знал его имени.


Избранное (из разных книг)

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Операция «Остров»

Те, кто по ту сторону телеэкрана составляет меню и готовит все это тошнотворное, что льётся потом из эфира в несчастные головы тех, кто, вопреки еженочным настоятельным призывам, забыл выключить телевизор, сами были когда-то людьми. Как это ни странно, но и они умели жить, творить и любить. И такими как есть они стали далеко не сразу. Об этом долгом и мучительном процессе читайте в новой повести Виктора Шендеровича.


«Здесь было НТВ», ТВ-6, ТВС и другие истории

Считается элегантным называть журналистику второй древнейшей профессией. Делают это обычно сами журналисты, с эдакой усмешечкой: дескать, чего там, все свои… Не будем обобщать, господа, – дело-то личное. У кого-то, может, она и вторая древнейшая, а у меня и тех, кого я считаю своими коллегами, профессия другая. Рискну даже сказать – первая древнейшая.Потому что попытка изменить мир словом зафиксирована в первой строке Библии – гораздо раньше проституции.


Искатель, 1988 № 01

СОДЕРЖАНИЕРудольф Итс — Амазонка из ДагомеиВиктор Шендерович — Страдания мэнээса ПотаповаДжеймс Хедли Чейз - Капкан для Джонни.


Изюм из булки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)