Технонекрофил - [7]

Чего-то в вагоне не хватало. Через некоторое время понял: рекламы на стенах. Вот тебе и «Денхэм-Денхэм зубная паста»: с рекламой казалось тошно, а без нее скучно. И на схеме линий не было нужной станции, как и трех перед ней. Добираться придется на автобусе.

У Чернова была отдельная квартира в новом пятиэтажном доме. Он позвонил. За дверью застучали шаги.

— Здравствуйте, Валерий Алексеевич.

— Вы Санин дядя. Здравствуйте. Заходите.

Чернов шагнул назад, пропуская его в тесный коридор. Моложе, чем помнился; в желтой майке и домашних брюках, взъерошенные волосы не скрывают дугообразный шрам надо лбом.

— Извините, что напросился, — вы на больничном… — сказал Александр, оглядывая коридор. Саня-маленький был здесь однажды. Вот коридор точно такой, как он помнил. Порядок поистине военный — даже книги лежат в штабелях как-то особенно аккуратно; полосатый половик, табурет, вешалка и у стены — мешок с байдаркой и весло.

— Ничего страшного. Мог бы и выйти, да голова разболелась, прямо беда. Пойдемте чайку попьем, — учитель двинулся на кухню.

— Я брат Зои Павловны, — начал рассказывать Саня, — двоюродный. Вот приехал в командировку — сам я из Минска, работаю в тамошнем университете на физфаке. В кои-то веки выбрался племянника повидать.

— А давно не видели?

— Год.

— Понятно. Что ж, за год Саня очень вырос. Я бы мог сказать, что им доволен… да что там — доволен, конечно. Единственное «но» — он очень любит находить ответы на вопросы самостоятельно. Я понимаю, когда с моих уроков сбегают в кино, но удирать с физики, чтобы дома заниматься радиотехникой!.. — Чернов весело покрутил головой. — С одной стороны, я считаю, что это здорово. Гораздо чаще мы в школе сталкиваемся с противоположной проблемой — «а мы этого не проходили». Но с другой стороны, парень занимается изобретением велосипедов, и это уже не здорово. Вы об этом хотели поговорить? Видели его домашнюю лабораторию?

— Видел, — он улыбнулся в ответ. «Так Чернов знал про мой приемник! А я, дурак, еще жалел, что не рассказал ему…» — Но поговорить с вами, Валерий Алексеевич, я хотел не об этом. И даже, собственно, не о Сане.

— Так. — В.А. кивнул чудному минскому гостю, сохраняя серьезный и доброжелательный вид. Чайник на газу уже запевал.

— Видите ли, здесь, в Москве, мне пришлось работать вместе с одной гражданкой. Ее сын учится в вашей школе, она мне назвала номер — школа ведь ваша одна из лучших, правильно я понял?

— Лучшая в районе.

— Ну вот. Так я к чему — у этой гражданки к вам большие претензии. И эти претензии гражданка изложила на бумаге и собиралась направить вашему директору. Со мной поделилась этим… ну, будем говорить, от избытка чувств.

— Вот так.

— Да. Текст приблизительно следующий: довожу до вашего сведения, что преподаватель такой-то дезориентирует учеников, разучивая с ними упадочнические и вредные стихи таких «поэтов», как Ахматова, Гумилев, Мандельштам; считаю своим долгом заметить, что это не входит в его профессиональную компетенцию…

Идиотский донос, сочиненный Димкиной мамочкой, он помнил не «приблизительно», а дословно. Надо ж было такому случиться: в начале перестройки приятель-журналист собирал материал о гримасах свергнутого режима, решил похвастаться находками — и были среди этих находок бумажки из школьного архива.

— …И считаю, что вы как директор обязаны оградить учеников от тлетворного влияния Чернова В.А. Вот таким образом.

— Бред, — отозвался Чернов. — Все, что могу вам сказать, Александр Владимирович, — эта гражданка меня явно с кем-то спутала. Разучивал стихи… Да когда бы я этим занимался? Мне бы с ними законы Ньютона… разучить. Ну, может быть, цитировал, случайно, — но в пределах одной-двух строчек. Никак не больше. Что ж я, не знаю, что ли, порядков? — Он усмехнулся.

Осторожный вы наш! — мысленно возопил Александр (в то же время проговаривая вслух нечто согласно-утешительное). А кой черт вас дернет через пару-тройку недель, после экзаменов, в походе, каждый вечер читать нам эти проклятые стихи?! «Так век за веком, — скоро ли, Господь? — под скальпелем природы и искусства…» Мы спрашивали у вас, кто автор, вы вот так же усмехались и покачивали головой, и дурак Димка, такой же дурак, как я, но, к несчастью, обладающий идеальной памятью на стихи — ох мы ему и завидовали, когда приходилось учить отрывки из «Кому на Руси…» и монологи Чацкого! — Димка начал задавать вопросы своей хорошо проинструктированной мамаше…

Что было потом, мы только догадывались по недомолвкам учителей и родителей, по больному виду Чернова. Но, в общем, нетрудно представить: позорище в учительской, математик Ефим Борисович, он же секретарь парторганизации школы, держит речь — один неглупый человек журит другого неглупого человека за то, что не считает виной; затем голосом Левитана вещает Маргаритища и, вижу как наяву, кипит и пенится баба Клава: «Что же это такое, товарищи, я четыре четверти бьюсь, как корова об лед, чтобы донести до них Пушкина, Некрасова, Маяковского, а они, оказывается, увлечены какой-то, извините меня, Ахматовой!..» Да, баба Клава, мир ее праху. Чернова она пережила ненамного — старенькая уже была.