Когда все кончилось, я пошел к своей “коломбине", которая из красотки превратилась в обгоревшую ведьму. В боевое отделение боялся взглянуть. Стало горько, тоскливо, сиротливо. Вдруг слышу: "Уланов, чеши сюда". Из-за маленького сарайчика выглянули трое. Я побежал к ним — это же были мои товарищи! Все живы! Несколько дней терзан особист: а не сами вы сожгли самоходку? Потом отстал. убедившись в нашей невиновности.
Зампотех полка приказал мне принять полуторку у заболевшего солдата. Я стал возить раненых на соломе в кузове в сопровождении санитара дяди Мити, бывшего директора Кинешменского лесопильного завода, за какие-то проступки лишившегося своей должности. Потом для перевозки раненых выделили «Додж» 3/4, а я стал возить офицера связи полка. В конце декабря 1943 г. при вторичном взятии города Коростеня я повез штабного офицера и начальника шифрованного отдела Штабной сидел со мной в кабине, другой в кузове.
К концу дня Коростень был полностью освобожден. Трассирующие дуги автоматных очередей с нашей стороны и от противника удалялись на запад. Звуки их становились все глуше и неразборчивей. Подъезжая к городу, мы ехали но широкому заснеженному полю. Все оно было усеяно небольшими бугорками. Через снежное прозрачное, как кисея, покрывало просвечивай! серые и зеленые пятна. Это были солдаты, павшие в бою. Серые шинели — наши, зеленые — немцы. Стараясь объезжать эти бугорки, мы подъехали к разобранному деревянному мосту через реку Уж. Моя полуторка наехала передним левым колесом на немецкую противотанковую мину. Удар был таким сильным. что я потерял сознание. Но мелькнула дурацкая мысль: взорвался мотор. Пришел в себя, открыл глаза, но ничего не увидел. Показалось, что ослеп. Стал пытаться протереть глаза, но руга натолкнулась на брезент, которым была покрыта крыша кабины. Откинув его и горячо радуясь. что вижу, стал ощупывать ветровое стекло. Оно было необыкновенно прозрачным: стекла-то просто не было! Не было капота, радиатора, левой дверцы кабины. Когда я вывалился из машины, увидел, что нет колеса, а ступица стоит в небольшом углублении в мерзлой земле. Капитан Семенов, сидевший рядом со мной в кабине, получил ранения в живот и ноги, а офицера связи ударило оторвавшейся фарой и выбросило из кузова. Пока он ходил за санитарами, мы пролежали на морозе часа два. У меня была контузия, химический ожог, обморожение рук, ушей, носа и множество мелких царапин на левой руке и ноге. Левую полу шинели разорвало на клочья. Не знаю, что стало с капитаном, а я. пролежав три недели на соломе эвакогоспиталя, был выписан в батальон выздоравливающих.
По дороге в город Овруч увидел колонну полка новеньких СУ-76. Сердце мое учащенно забилось. Если не попаду в свой полк, так хоть в этот попрошусь. Начальник штаба в щегольском меховом жилете, подозрительно оглядев меня — в шинели с выдранной полой, небритого с обмороженным лицом и изжеванным танкошлемом на нечесанных патлах — посоветовал набраться сил, привести себя в вид, достойный сержанта Красной Армии. Надо полагать, что он был прав.
В Овруче. узнав, что я механик-водитель и шофер, меня “купил" представитель 26-й отдельной роты охраны штаба 13-й армии. Там меня посадили на единственный в роте трофейный танк T-IV. Попробован его на ходу и проехав на нем несколько десятков километров, я мог оценить его ходовые качества и удобства управления. Они были хуже, чем у СУ-76. Громадная семискоростная коробка передач, расположившаяся справа от водителя, утомляла жаром, воем и непривычными запахами. Подвеска была жестче, чем у СУ-76. Шум и вибрация от мотора "Майбах" вызывала головную боль. Танк пожирал огромное количество бензина. Десятки ведер нужно было заливать через неудобную воронку. Вернувшийся старый механик-водитель стал настойчиво добиваться. чтобы его посалили на прежнее место. Против меня он стал плести интриги: дескать, Уланов ленив, много спит, машина грязная, комсомольский билет потерян. И добился своего. Место это было тепленькое — штаб армии ближе двадцати километров к переднему краю не приближался. А н танке было не более 5 снарядов к 75-мм немецкой пушке. Но, надо отдать ему справедливость: разобравшись с моим утраченным комсомольским билетом. он добился того, чтобы мне был выдан новый, а меня пересадили на броневичок БА-64.
В мае 1944 г. мне предложили поехать на учебу в Московское танковое училище. Я с восторгом согласился. Но вместо Москвы нас, несколько человек, посадив в машину, привезли в город Кременец на трехмесячные курсы младших лейтенантов 13-й армии. Наши протесты не возымели действия. Последовала угроза исключения из комсомола. Пришлось смириться. На трехмесячных курсах готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов. Я попал в пулеметный. Основными предметами обучения была политподготовка. тактика и материальная часть. Требовалось. чтобы курсант мог с завязанными глазами разобрать и собрать пулеметы “Максим”, ДП и немецкий МГ-34. В конце августа 1944 г. я был выпущен младшим лейтенантом, командиром пулеметного взвода. При формировании части в городе Дембе в Польше получил взвод из 18 человек, три пулемета “Максим” на станках Соколова, пулеметные патронные коробки и другое имущество. Чувствовал себя неуютно. На мое счастье в полк приехал офицер. В кожаной куртке и с танковыми эмблемами. Согласно директиве штаба фронта он отыскивал самоходчиков. по разным причинам попавшим в пехоту. Подойдя к нему, я сообщил, что я механик-водитель СУ-76.
