Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда - [15]

Обычно именно по дыханию определяют, жив человек или мертв. Человек, который не молится внутренне (даже если он молится внешне, то есть вычитывает положенные по церковному уставу молитвы и присутствует за богослужением), — для мipa, может быть, жив, но для Бога — мертв.

К мысли о том, что мip таков, что не стоит ради него жить, приходят не все, но многие — не только христиане. Легче сказать, кто к этой мысли не приходит — те, кому некогда:

она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия…

(А. Васильев, «Орбит без сахара», группа «Сплин»)

Но, придя к этой мысли, мы оказываемся перед развилкой. Что мы думаем о бытии Божием — повлияет на ситуацию очень мало. Подозреваю, что это вообще не имеет значения. Все наши думы, равно как и эмоциональные состояния — всякие там эйфории и депрессии, — все это мусор, который летит нам в лицо и мешает разглядеть реальность. А чтобы эту реальность увидеть, нужно начать совершенно с другого: нужно начать молиться:

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!

Православие в стиле «русский барин» как проблема для всех

Привычное разделение посетителей храмов на «воцерковленных верующих» и тех, кто просто заходит поставить свечку, имеет существенный недостаток: из него выпадает большой слой людей, обладающих очень громким голосом в общественном пространстве и составляющий большинство среди интересующейся церковью интеллигенции.

Эти люди считают себя сознательными православными и практикующими верующими. Мера их «практикования», впрочем, определяется не канонами (даже если они их знают), а обычаями среды: если воскресным утром они не в храме, то это отнюдь не вызывает у них ощущения пассажира, не попавшего на свой поезд. Для них важно отмечать в храме наиболее примечательные события жизни своей семьи и знакомых, вроде крестин, венчаний и отпеваний, а также те праздники, которые в их среде воспринимаются как общенародные торжества, то есть, скажем, Рождество и Пасху, но не обязательно Стояние Марии Египетской или Субботу Акафиста и уж точно не «обычное» воскресенье.

Эти люди достаточно сознательны, чтобы понимать, что им надо исповедоваться и причащаться. Они либо это и на самом деле совершают время от времени, либо, во всяком случае, вздыхают, тоже время от времени, из-за того, что не совершают. Тут многое зависит от того, есть ли у них хороший знакомый священник, и считает ли этот священник своей обязанностью стимулировать их евхаристическую активность (а то еще бывает, что священник есть, но, рассуждая здраво, он махнул на это рукой).

В религиозности этих людей очень много значат традиции русского дворянства XIX века. Принадлежность к русскому дворянству — либо кровная и всеобъемлющая, либо хотя бы культурная, — важная часть их собственного самосознания. А стиль жизни русского барина невозможен без церкви и без церковных праздников и даже отчасти постов в домашнем быту. А вот причастие там как раз особо не нужно: во всяком случае, не настолько необходимо, как крашеные яйца на Пасху.

Эти люди считают церковные проблемы важными и не могут о них не высказываться. В отношении абстрактно понимаемой «Церкви» их голос всегда будет «за». На практике эти люди сторонятся общения с церковным официозом: они любят поддерживать знакомство с «хорошими батюшками», а не с церковными начальниками. С начальниками общаются только те из них, которые интересны самим начальникам по причине их общественного положения.

Тогда начальники обычно придерживаются с ними «светского» стиля общения. Это такой стиль, когда епископ или архимандрит или, на худой конец, ворочающий большими деньгами настоятель храма держится подчеркнуто светски, давая понять, что он «вообще-то нормальный», хотя по работе ему и приходится использовать забавный средневековый реквизит и исполнять на публике художественные перформансы. Такой стиль поведения духовенства лучше всего воспринимается в среде артистов и чиновников, но чем дальше от профессионального лицедейства, тем хуже, и за счет этого создается частичная — но проницаемая — изоляция наших «светских верующих» от церковного официоза.

Не будучи связаны с церковным официозом какой бы то ни было корпоративной этикой, эти наши «светские верующие» обычно не принимают никакой стороны ни в каких церковных разделениях. Для них нет особенно большого различия между православием и католичеством, а уж тем более — между разными юрисдикциями православия. Тут тоже действует народный подход «что ни поп, то батька». Поэтому никакой корпоративной лояльности ни к какой юрисдикции у них нет. Посещая храмы РПЦ МП, они совершенно без проблем открыты к самой уничижительной критике епископата, поскольку они лично никак с епископатом не связаны. Если они с чем-то и связаны лично, то это привычные стены храмов — камни, а не копошащаяся поверх камней «органика», которая сегодня одна, завтра другая. Если для кого-то «Церковь не в бревнах, а в ребрах», то есть не в зданиях, а в людях, то для наших «светских верующих» все в точности наоборот: место церковной организации как социальной общности у них давно и прочно занято общностью сословной. Быть частью своего сословия («слоя») для них понятно и необходимо, а что такое быть частью церкви как сообщества, для них или непонятно вообще, или понятно, но слишком абстрактно, чтобы влиять на их социальное поведение. Они хорошо понимают, что такое вести себя как «человек нашего круга», но христианство как образ жизни им понятно лишь в тех пределах, в которых оно пересекается с этикой «нашего круга» (то есть дворянской этикой XIX века, в той или иной степени разбавленной — это у кого как — компромиссами ради выживания под властью человекообразных зверей).