Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда - [17]

Иноходец. Простой исполнимый совет для православных либералов

— Чем отличается ворона от воробья?

— Тем, что воробей прыгает, а ворона — иноходец.

А как надо было ответить? Лично я — не знаю, допускаю много вариантов. Мне очень понравился предложенный: в нем есть мистическая глубина. Он, наверное, о том, что ворона ходит — иноходит — иначе, чем несерьезный воробей, в ней есть какая-то запредельность. Наверное, это в ней от ворона — вестника запредельности.

Мои знакомые врачи-психиатры тоже так думают. А вот клинический психолог — он-то и принес нам этот диалог в составе своего заключения о болезненном состоянии одной пациентки — оказывается, знает правильный ответ, но мы с психиатрами так и не смогли угадать. Клинические психологи — они такие: все время задают вопросы, на которые нормальный человек никогда бы по доброй воле не ответил так, как им «правильно».

Это не означает, однако, — объясняют мне психиатры, — будто такое психологическое анкетирование бесполезно. По характеру вопросов любой человек должен понять, с кем имеет дело, и отвечать соответственно, чтобы психологу понравиться, — а вот если он не может так подстроиться, то это и значит, что он дезадаптирован, и его все-таки надо лечить. У той пациентки была шизофрения, но об этом знали и без психолога.

…Это все я к тому, что мои попытки задуматься о «либеральном дискурсе» в современном околоправославном богословии всегда перескакивают на клиническую психологию с психиатрией. — Это моя проблема, и я хочу об этом поговорить.

«Либеральный дискурс» — это ведь только во вторую очередь о том, как оно все должно быть в Церкви. Тут с ним можно не соглашаться или соглашаться, но в «либеральном дискурсе» это не главное, сама его либеральность не очень-то и важна. В чем бы она ни состояла. В первую же очередь «либеральный дискурс» — это о том, «как оно все, оказывается, на самом деле». «Либеральный дискурс» — это психологический реализм в религии или, по крайней мере, то, что выдает себя за таковой.

Тут наш современный Шмеман имеет таких великих предшественников в русской классике, как экс-архимандрит Бухарев или Лесков. Это для них подлинность церковной жизни — всегда в чем-то человеческом и одинаково понятном и для нецерковных людей, и даже для вовсе неверующих, и всегда эта их подлинность противостоит не только разным нехорошим людям, но и вообще всему, что не нужно для простого человеческого счастья. Всему, что противоречит удовлетворенности жизнью, работой, семьей, творчеством и прочими общечеловеческими ценностями. Протоиерей Савелий Туберозов — подлинный либеральный святой. Все остальные святые — либо «на самом деле» матрешки, у которых внутри такой же Савелий Туберозов, либо «на самом деле» не святые.

Во многом знании многая скорбь, особенно если это знание упускает из вида что-то самое главное. В этом и проблема «либерального дискурса»: христианство Савелия Туберозова или Шмемана упускает что-то самое главное.

Если пытаться объяснить это на языке догматики или аскетики, то люди, страдающие христианским либерализмом, увидят лишь агрессию и оскорбление, причем правильно увидят. Христианский либерализм вовсе не предполагает отказа от каких-либо догм или аскетических правил. Он с ними не пересекается вообще. Он даже не доходит до того места, где начинается православие, чтобы там можно было его принять или отвергнуть. Христианский либерализм — это совсем на другую тему. Это не о религии, это о психологии.

Сначала о том, что психологическая проблема есть. Я постараюсь сформулировать так, чтобы читающие меня христианские либералы поверили мне, что я стараюсь их понять, а не унизить. И вообще я не на стороне их идеологических противников. Я не разделяю идеологии христианского либерализма, но я на стороне христианских либералов как просто людей. И мне представляется, что главная проблема христианского либерализма не в его идеологии, а в том, что он отказывается различать, где там идеология, а где симптом. Поэтому не будем обсуждать догматику и аскетику — тут каждый пусть делает выводы, согласные со своей верой; наверняка, тут не получится единомыслия и единоверия. Но будем обсуждать симптоматику. Ведь все, наверное, согласны, что в наших же собственных интересах отличить, где у нас идеология, то есть некий свободный интеллектуальный выбор, а где симптом, то есть результат ограничения нашей свободы вследствие некоторого расстройства нашей психической деятельности.

Психологическую небеспроблемность христианского либерализма легко заметить (если смотреть незамыленным взглядом) по характерному горькому привкусу, портящему вкус всей церковной, а часто и всей остальной жизни. Дневники Шмемана горчат (а кто-то ведь может вспомнить и примеры посильнее — скажем, эволюцию Лескова после «Соборян»).

Нет, это не параноидная конспирология, которая превращает всех или почти всех окружающих во врагов. Тут важна дифференциальная диагностика, чтобы ни в коем случае не спутать либеральный дискурс с его прямой церковной противоположностью — дискурсом параноидным. Нет, для церковного либерала вокруг очень много хороших людей, и многим из них можно доверять. Но горечь привносится от другого. Чем дальше от церковной тематики, тем больше в мире хорошего, но чем ближе к церковным делам, тем чаще даже в поступках хороших людей видишь, что это «не то»: «не та» мотивация, «не то» понимание, еще какое-нибудь «не то»… И от этого очень горько. Ты убеждаешься, что христианство не состоялось. По крайней мере, не состоялось вокруг тебя. Хорошие простые люди, считающие себя христианами, заражены суевериями и «бытовым православием» а-ля романы Шмелева. Хорошие интеллигентные люди, считающие себя христианами, используют религию для сублимации своих пусть и простительных, но далеко не возвышенных влечений… Да, я готов, я могу все это простить… но где же настоящее христианство? Где же, например, тот Христос, которого