Театральные записки (бриколаж) - [73]

Л.: «Мне очень понравился Блок».

С.Ю.: «Да? – Глаза радостно просветлели».

Л.: «Вы очень хорошо придумали с роялем, только жесты рук и ритм, а музыки нет, её слышит только поэт».

С.Ю.: «Да, в этом зале всегда не включается то, что надо».

Кажется, С.Ю. даже не заметил всей курьёзности ситуации (Ленке понравилось именно то, что музыка как таковая отсутствовала, она звучала в самих ритмах стихов Блока, она не аккомпанировала, она просто была).

А ещё очень серьёзно, но чуть играя, он говорил о том, что читать Исаака Бабеля ему очень страшно и трудно: весь обнажаешься и не за что спрятаться. В Блоке, например, есть ритм. Правда, ещё труднее играть Фазиля Искандера. Если у Бабеля всё же можно ухватиться за что-то, то у Искандера ничего этого нет…

Был закат. На Москву спускалась светлая летняя ночь. Зеркало Москвы-реки отражало оранжевые фонари, мосты, уютные особнячки и нас, стоящих у парапета. Посередине реки плыл селезень. Горизонт в последний раз вспыхнул оранжевым пламенем и погас. На небе появился серпик месяца, тоже оранжевый.

Всё это мог бы видеть Юрский, если бы смотрел в окно, а он как раз и стоял напротив окна, но смотрел не в окно, а на Ленку, а она на него, стоя у окна, спиной к закату, облокотившись о спинку кресла. Так что Москву они не видели. Но она как-то незримо входила в атмосферу их разговора – искреннего, радостного и по-блоковски романтичного.

Уже расставаясь, он наклонился за цилиндром.

Л.: «Вы будете у меня сниматься?»

С.Ю.: «У Вас? – Пауза. – Да, конечно, у Вас буду, мне это интересно».

И расстались. Его умчал белый «Москвич», а мы выкурили у Москвы-реки по сигарете и бесшабашно побрели к метро. Л. счастливо улыбалась.

16 июня 1978 г.

Непостижимо, как ЗэМэ изменилась. Мы знаем её вот уже пять лет и всё время твердим, что она непредсказуемая. Нам нравится так говорить, а ей слушать. Но то, как она изменилась сейчас, ни мы, ни кто-то другой не смогли бы предсказать пять лет назад. Тогда она была комок нервов, казалось, что из тупика истерик, из бездны провалов, потерь, обид и обманов уже нельзя выбраться. Она страшно, запойно пила, заводила лёгкие связи, скандалила с Ваней. В театре у неё совсем не было ролей и жила она по принципу: чем хуже, тем лучше. Казалось, что дальше или безумие, или смерть.

Но какая сила духа!

Что сейчас в ней главное? Наверное, это мудрость и понимание себя, окружающих, мира и себя в нём. Ваня женился, работает в театре, поехал на первые зарубежные гастроли в Польшу, с ЗэМэ они живут врозь и издалека любят друг друга. Она им довольна. В театре она много играет, снимается в кино, её узнают на улице (и нам и ей это приятно). Она совсем не пьёт. Когда она говорит, она даже иногда думает о собеседнике. Рассказы её столь же колоритны и ярки, как и прежде, но сейчас в них ощущается ещё и чувство меры: гармония во всём, о чем бы она ни говорила – смешном, трагичном и просто нелепом. В её словах сейчас нет надрыва и изломанности, нет самовыворачивания, граничащего с патологией. От прежней ЗэМэ в ней остались безмерность чувств и мыслей, эксцентричный артистизм, открытость миру, иногда ушедший в себя взгляд и опущенные уголки губ. Зато появилась лёгкость. Это самое новое.

(Как показала жизнь, подобные метаморфозы происходили с ЗэМэ не однажды. И всегда побеждала ЗэМэ и её преданность искусству, профессии. – Авторы.)

В Москву она приезжала на пробы какого-то фильма. В первый день мы почти не виделись, только встретили её на вокзале утром и проводили до Останкино. Весь день ждали звонка, она, как всегда, не звонила.

У ЗэМэ есть талант особого рода – попадать в нелепые ситуации и истории. И в этот раз не обошлось без курьёзов. В десять вечера, после съёмок, её привезли в гостиницу. В роскошную старинную гостиницу на улице Горького, но…

И здесь, надо быть ЗэМэ – только с ней происходит столько нелепостей – ей предложили четырёхместный номер. Она умоляет поселить её одну, она заплатит хоть за шестиместный номер, но только одну.

– Нет, мест нет, ничего не знаем.

– Но я всю ночь в дороге, сегодня целый день на съёмках. Мне надо отдохнуть и принять душ.

– Ах, ей ещё и душ нужен?! Так у нас вообще воды нет. Душ она захотела, барыня нашлась!

Дальнейшие препирательства описывать не буду, ибо не видела и не слышала. Знаю только, что Зэмэшку «перескандалил» дежурный администратор, и ЗэМэ, так и не добившейся отдельного номера, пришлось искать пристанища в другом месте. Но где? Вот в чём вопрос. Ролан Быков сегодня улетел из Москвы, «Современник» на гастролях, телефоны Нифонтовой и Подгорного – старые, наши же смыты молоком. Cy to nie zabavna situacia? Часам к двум ночи её приютила у себя пустая квартира любовника С-ой. И за все мытарства она была вознаграждена душем, покоем, ткемали в холодильнике и чистой постелью до восьми утра. Но так как это была квартира, человека, уважающего себя, да к тому же грузина, то и часы в ней были уважаемые – старинные, с боем и инкрустацией. Висели они в старинном, закрытом со всех сторон ящичке, и, чтобы не нарушать покой хозяина своим мелодичным боем, на кухне. И вот ЗэМэ, чтобы не опоздать на съёмки, с тех пор, как рассвело, бегала каждые полчаса на кухню любоваться часами. Они были восхитительны!