Театральные записки (бриколаж) - [71]

20.07 – «Дачники».

25.07 – «Три мешка сорной пшеницы».

Все три спектакля – здорово! А «Холстомера» нам так посмотреть и не удалось.

С ЗэМэ виделись часто, но погуляли вдоволь только один раз: показывали ей университет. Она была в восторге.

Июль, жарко, белое пыльное солнце, горбатые московские улочки, пёстрая, усталая, измученная толпа на Кузнецком, Петровке, Пушкинской, словно ручейки, растекающиеся в разные стороны. Лужи, в которых отражается небо. Сквозь толпу, сливаясь с ней, но как-то сама по себе идёт ЗэМэ. Энергично размахивает руками, сумка через плечо летит где-то сзади, пальто расстёгнуто, и его белые полы летят в разные стороны. Я бы её рисовала именно так, на московских улицах. Основные цвета – все виды жёлтого, от золотого до блёкло-пыльного, а ещё – красный, зелёный…

Ленинские горы её поражают, она умолкает, смотрит вокруг с серьёзным любопытством:

– И я могла бы всё это не увидеть. Прожить жизнь и не увидеть! И как здесь можно плохо учиться?

Мы бродим по университетской республике целый день, к вечеру она устаёт, болят ноги, сидим, курим у нашего стеклянного кубика первого ГУМа (Гуманитарный корпус). Всю зиму ЗэМэ промучилась со своими ногами, на одном из весенних спектаклей «Фантазий Фарятьева» они опять заболели, невыносимо, вызвали неотложку, спектакль играла на уколах, после спектакля её увезли в травмпункт. Юрского вызывает Гога, Юрский ему:

– Георгий Александрович, извините, если можно, побыстрее, мне нужно за Зиной в травматологический пункт.

Товстоногов:

– А она что, работает там по совместительству?

Диву даёшься, как ЗэМэ могла выбраться из своего семилетнего ада, как могла выкарабкаться из истерик и пьянства. Надолго ли её хватит?

1978 год. Ленинград, с которым невозможно расстаться

26 января 1978

Аня С.

Были в Ленинграде с двадцатого по двадцать второе.

Туда ехали с комфортом на первой «Стреле», в мягком купированном вагоне, в соседстве с неким Семёном, который всё может: он может достать детские колготы и заключить контракт между фирмами, купить стенку, ковры, икру и Мандельштама, попасть на все спектакли в БДТ и стать своим человеком в доме Товстоногова, он – москвич, но желанный гость в Ленинграде, Баку, Ереване, Тбилиси и в других многочисленных городах Советского Союза. Его кредо – выбить собеседника из равновесия, поразить, ошарашить. Его метод – заставить «тётю», продающую помидоры, принести ему груши. Он – маг, волшебник, чародей и скучен, как штаны пожарника.

На обратном пути нам не повезло: мы достали билеты лишь в общий вагон поезда образца первых пятилеток. Духота, грязь, народу битком. Спать пришлось на третьей полке, положив под голову портфель с «ценными письмами» (Зэмэ разрешила нам взять с собой её письма-дневники), ворочаясь с боку на бок, то и дело натыкаясь на острые углы портфеля и думая о том, что этот нескончаемый путь никогда не кончится.

В Ленинграде нет синих сумерек. Они – серые, сине-чёрные, и малиновый закат. На фоне серо-прозрачного неба – тёмные, изломанные ветви деревьев. Пейзаж медленно тускнеет, сгущаются и смешиваются краски, а потом зажигаются холодные неоновые фонари. Они не стоят, как в Москве, вдоль дорог, а тянутся светящейся нитью посередине проспектов и улиц, подвешенные между трамвайными проводами.

ЗэМэ сидит на своей кровати, курит. За спиной – чёрное зеркало. Я вижу её лицо, немолодое, усталое, немного размякшее от водки, но ещё красивое. Прямые, цвета ржи и седины, волосы, поджатые губы, ушедший в себя взгляд, механические движения руки с сигаретой. А в зеркало я вижу её спину, хрупкую, беззащитную, почти девичью, и золотые, так падает свет, волосы. Ещё раньше родилась идея – зеркало, а рядом фотография, в зеркало смотрится старуха, а рядом её же фотография молодой. Зритель видит два лица одновременно.

В Ленинграде светило белое солнце, дул ветер с залива и пахло весной. Мы поселились в гостинице «Выборгской», в пятнадцати минутах езды от ЗэМэ и в получасе от центра, и были несказанно рады нашему дому.

Сразу с поезда пошли в Эрмитаж, смотрели Рубенса, залы русского XIX века и французов. Как красивы были генералы Двенадцатого года!

В театрах нам нечего было смотреть, кроме «Последнего срока», а посему мы просто наслаждались жизнью – бродили по «святым местам», обедали в «Садко» и до упаду смеялись на цирковом представлении «Парад-алле – 100 лет цирку Чинизелли».

«Последний срок» – цепь блестящих актёрских этюдов, но абсолютное отсутствие режиссуры; поверхностность и прямолинейность трактовки текста.

Роль ЗэМ – ещё одно доказательство того, что она – гениальная актриса. Во-первых, она единственная ведёт в спектакле линию философскую, во-вторых, роль её включает в себя и точку зрения повествователя, в-третьих, она мастерски воплощает задачи, поставленные перед ней текстом – выражение повествовательно-философской линии – соединяя в своей игре крайнюю условность с психологически оправданной безусловностью.

28 января 1978 г.

Дома у ЗэМэ бардак. Так загадить квартиру могла только она. На кухне на полу слой пыли превратился просто в землю, это там, где есть свободное место от пустых бутылок. Последнее время она была сутками занята в театре, а ещё снималась в кино, не до дома. И, конечно, бравада: грязно, пусть будет ещё грязнее. Воплощение идеи «безмерности» в быту.