Театральные записки (бриколаж) - [54]

Когда ЗэМэ лежала в больнице, Аксёнову предлагали другие кандидатуры на роль ЗэМэ, он отказался: «Или Шарко, или спектакля не будет».

Потом мы провожали ЗэМэ. Она вышла с целой компанией, но пошла с нами.

Аня С.

Спектакль начинался в восемь вечера. Утром мы посмотрели «Мольера». Отметили это событие в шашлычной на Пяти Углах, часов в пять пошли к театру, фотографировались. Наташка завтра уезжала. Потом шли по Фонтанке к Невскому, неожиданно на противоположной стороне улицы увидели ЗэМэ, сделали вид, что не заметили. Говорить было не о чем, да и не хотелось вновь чувствовать себя идиотами и поддерживать разговор на «европейском» уровне. Она подошла сама, стремительной походкой, широко размахивая руками, перешла дорогу.

– И вы тоже в театр? Так рано?

– Нет, ЗэМэ, мы фотографировались на память, чтобы в Африке было о чём вспоминать.

– А я с утра волнуюсь, «играю на балалайке». В одной книге прочитала про человека, который очень волновался, он держал табуретку, и у него дрожали руки. Это называлось – играть на балалайке.

– ЗэМэ, всё будет хорошо. Ни пуха вам ни пера!

– К чёрту! – Она махнула рукой и скрылась в проходной театра.

Мы опять шли вдоль Фонтанки, потом свернули на Росси, а потом на какую-то неизвестную улочку, длинную и прямую, вместо трамвайных проводов тянулась гирлянда тусклых фонарей. Конца улицы было не видно, она сужалась в глубине и превращалась в светящуюся точку фонаря. Смеркалось. Улица наполнялась сине-жёлтым туманом. Мы сфотографировались: два чёрных силуэта под фонарём. Два человека куда-то бредут, я и Наташка. И тут нам очень захотелось подарить ЗэМэ цветы – блистательный букет красных роз. И ещё мы вспомнили о вчерашних подснежниках, нежных и беззащитных, как сама ЗэМэ. Мы купили их около Александро-Невской Лавры. Мы окончательно окоченели среди ветра, могил и голых деревьев и вдруг увидели маленькую старушку, продающую цветы. Мы шли по улице, наступали на белые шарики рассыпанной кем-то карамельки, а я говорила: «Может быть, это цветы, белые ягоды неизвестных нам деревьев, наступишь – лопаются».

Наташка смеялась: «Ну, просто смех, ты хочешь найти цветы прямо на дороге».

И мы их нашли, у этой старушки, первые весенние цветы. Они пахли землёй и ветром с залива. Они пахли весной, и мы купили их для ЗэМэ. Но не подарили – из вредности. Во-первых, мы слишком долго ждали её, а во-вторых, она шла к Ирине Андреевне. А Ирина Андреевна нам не нравится.

Сейчас мы вспомнили об этом и нам захотелось во что бы то ни стало достать для ЗэМэ цветы. Но в зимнем вечернем Ленинграде это оказалось невозможно. Рынок уже закрылся, в магазинах стояла только какая-то травка, а у метро продавалась обглоданная мимоза.

О спектакле писать трудно, невозможно, это – сама ЗэМэ, та, какой мы её знали. Наверное, она играла замечательно, не мне об этом судить. На сцене я видела не Эржебет, а ЗэМэ, которая жила на сцене так же искренне и неистово, как в жизни. Спектакль жил лишь её верой и силой. Не было бы её, не было бы спектакля. Спектакль остыл бы, застыл, стал бы набором изящных поз и фраз.

Зэмэха – гениальная актриса. Один венгерский критик писал о её игре: «Она стоит к нам спиной, мы не видим её лица, но мы чувствуем, как по её спине катятся слёзы». Эркень благодарил её за то, что она вновь сделала его поэтом. Наташка восхищалась богатством оттенков интонаций и жестов. Я сравнивала её с актрисами античных трагедий, Ленка – с Юрским, кто-то с Чарли Чаплиным. Всё это так, всё это верно, но главное в ЗэМэ – искренность и детская вера в правду происходящего на сцене, в его очищающую силу:

– Ну, я же ничего не делаю. Я так живу!

И она в этом права.

После спектакля мы провожали ЗэМэ домой. Сначала мы выплеснули на неё брызги восторженных эмоций:

– ЗэМэ, это – удивительно! За последние годы – это лучшее из того, что мы видели. Да-да, мы не преувеличиваем… искренность… душа… восторг. и т. д и т. п. В БДТ есть два спектакля. «Кошки-мышки»…

– А какой второй? – прерывает она настороженно.

– «Мольер»!

Утром шёл снег и сейчас он белел вдоль дорог и на крышах. Мы ехали в автобусе, мы уже приняли её другую и по-рыцарски ей подыгрывали. А она вдруг стала рассказывать о том, что сейчас совсем по-другому читает стихи Цветаевой:

– Нет, это не новая трактовка, это я стала другой! Я поднялась над своим прошлым!

Красиво звучит. Посмотрим.

– ЗэМэ, почитайте Цветаеву.

– У-у-у, чего захотели, больно жирно вам.

– ЗэМэ, нам же хочется познакомиться с новой Зинаидой Максимовной.

Мы проводили её до дому. Она была блистательна в этот вечер, но в то же время проста и мила, а ещё – злая и строгая.

– До свидания, ЗэМэ, завтра придём знакомиться с новой Зинаидой Максимовной.

2 февраля (воскресенье)

Лена Л.

Мы встали часов в десять. Наташка уехала раньше на вокзал сдать вещи в камеру хранения. Сегодня в 0:35 она покидает Ленинград. Всё кончается.

На улице с неба капало подобие снега, утро было серое, сумрачное, как бывает в те редкие зимние дни, в которых переход дня и ночи незаметен.

Мы с Нюшей доехали на метро до «Гостиного двора» и пошли пешком по Невскому к Литейке. Потом плыли по мокрому Ленинграду в трамвае № 9, нашем всегдашнем в прошлые поездки трамвае, стояли у окна, молчали и предощущали встречу. Ждали.