Театральные записки (бриколаж) - [52]

Сегодня первый раз пошёл снег, и я решила наслаждаться. Бродить по Фонтанке, думать о Т.В., философствовать и слагать стихи. Времени у меня на это целый час. Купила в булочной на углу переулка Ильича булочку с изюмом. Иду по переулку и жую, иду и не пытаюсь угадать, в котором из домов жила Т.В. Просто наслаждаюсь белым светом. Из какого-то подъезда выскакивают один за другим красные люди, заглядываю с любопытством – баня. Смешно! Вот и Фонтанка. Пишу на парапете «Т.В.» и отправляюсь изучать мосты. Влево от переулка Т.В. (да! В нём жила вначале и Зэмэша; как раз напротив бани) горбатый, деревянный Горсткин мост. Прямой мост на Гороховой (Дзержинской) улице, по которому Т.В. шла в школу, оказался Семёновским. Напротив же БДТ маленький, сутулый деревянный мостик носил загадочное название Лештукова моста. Шагая вдоль Фонтанки, я пыталась сочинить что-нибудь на мотив евтушенковского: «Внутри меня осенняя пора, внутри меня прозрачно и прохладно…», но ничего не выходило. До своего любимого мостика Ломоносова с каменными беседками и крылатыми конями на фонарях я не дошла и истинного его названия не узнала. Время.

Девчонки подхватили в театре Ирку Ефимову и её подругу и зазвали к нам в гости на рыбу в томате и плавленый сыр. Пока они ели, я рассказывала, как живёт ЗэМэ, не так, как на самом деле, а так, как это представляется мне, как Сольвейг. Что деревья там выше девятиэтажного дома, что рассветы и зори там сказочные, что ЗэМэ волшебница, фея цветов, и что всё это правда.

1 февраля (суббота)

Лена Л.

Утром – спектакль Юрского «Мольер».

Этот спектакль для меня самый особенный. В нём всё слилось в одно: любовь к театру, Мольеру, Юрскому, Товстоногову – ВСЁ!..

Спектакль очень смелый. Высокая трагедия бунтаря и лакея одновременно.

Талантливый актёр-режиссёр – Юрский, и великий драматург – Булгаков, рассказали нам драму удивительно ранимого гениального человека, жившего в тоталитарную эпоху – Жана-Батиста Поклена де Мольера.

Тон спектакля – вытягивающая нервы, пронзительно тягучая, как скрип трамвая, струна. Музыка играет важную роль в спектакле, как всегда, у Гоги и у Юрского. Декорации гениального Кочергина.

Медленно гаснет свет в люстрах, тоскливо-тревожная мелодия, на голубом занавесе мелькают цвета – зелёный, красный, жёлтый. Выходит человек, это директор театра Пале-Рояль, господин де Мольер. Он одет в зеленоватый камзол, сшитый из мешковины, и в парике. Он подобострастно кланяется партеру, а потом обращается к королевской ложе. «Муза, муза моя, о, лукавая Талия! Всякий вечер, услышав твой крик, при свечах в Пале-Рояле я. Надеваю Сганареля парик.»

Стук посоха о пол сцены – три раза, и мы уже летим в мир фарса: пантомима, пощёчины, переодевания.

Сказать всё и не попасть в Бастилию.

Несколько слов о спектакле Сергея Юрского «Мольер»

В Пале-Рояле гасли люстры,

И вечер тихо догорел,

Виски, сжав сильными руками,

День провожал Жан де Мольер.

Шандалы в зале оплывали,

Ля Гранж день заносил в Регистр,

И пред Мольером замелькало – всё,

что прошло, – и бег был быстр…

…Мадлены профиль и Арманда,

Провалы, слава, цепь ролей.

И поднималась Тень громадна —

Он был бунтарь, он был лакей.

Всё было мелочно и глупо:

заботы, молодость, любовь.

Смеялись маски, скалясь тупо,

Ничто не волновало кровь.

И лишь Париж смотрел влюблённо,

Пытаясь овладеть игрой,

На профиль комика смущённый

Под голубой моей луной.

<…>

Спасибо, Юрский, Вам за смелость,

За Вашу искренность, за труд,

За вдохновенье и за дерзость,

За верность теме и за суд.

В театре снова гаснут люстры,

И в вечность снова день плывёт.

И над застывшею Фонтанкой

Мольер, ссутулившись, идёт.

К.Л., 1975 г.

После спектакля мы фотографировались на Фонтанке. Потом отобедали в шашлычной. А в голове всё звучала ноющая мелодия из спектакля…

Потом, уже в синих сумерках, мы снова фотографировались у БДТ – друзья увезут эти фотографии в Африку или, может быть, на Кубу, а я, в полном одиночестве, над ними буду проливать слёзы. АХ!

Пошли на Невский, рассуждаем и строим планы на завтрашний день. Вдруг Нюша: «Вон ЗэМэ идёт!»

Делаем вид, что её не видим. Наташка демонстративно отвернулась, я, как попугай, повторяю одну и ту же фразу, громко и с глупейшей интонацией.

ЗэМэ подошла к нам сама, мы искренне обрадовались:

– Зэмэша, волнуетесь?

– Да, сыграю «Кошек», и всё будет хорошо.

Мы её провожаем, желаем ей ни пуха ни пера и идём к чёрту.

Сворачиваем в какой-то переулок и фотографируем гирлянду фонарей, уходящих вдаль. Два чёрных силуэта и бусы фонарей.

Кожанчик уехала за сумочками в универмаг «Московский», а мы с Нюшей опять бродим по городу: Невский, Владимирский… И опять меряем шагами улицы этого удивительного города. Холодно. И мы греемся в магазинчике и всё говорим, говорим о театре. Я замерзаю совсем, в подъезд идти неохота, да и нет путёвого, и мы бредём к БДТ – он наш корабль, наше пристанище среди этого кипящего моря – Ленинграда. Островок в океане, где всегда тепло и спокойно. Это наш дом. А БДТ, и правда, похож на корабль – и чистота, и тишина, и иллюминаторы под крышей – тонуть будем, на рыб посмотрим.

Потом пришла Наташка, мы поднялись под крышу на малую сцену, прошлись по фойе, ругая Марка Розовского, и с трепетом и волнением ждали начала спектакля «Кошки-мышки». И вот свет погас, и на сцену вышла Зэмэша – родная, непутёвая, любимая. Наша Психея! Она была такая, как прежде, и это было больно и приятно.