Театральные записки (бриколаж) - [50]

Чувствуется, что это – первая пьеса Шукшина, что он учился и осторожничал. Первая и предпоследняя, к несчастью. Второе действие я уже сидела на Нюшином месте в партере. Всё было прекрасно. Пьеса закончилась with happy end, как в «Тартюфе». Вдруг кто-то громко сказал из зала: «Нет, это совсем не «Ревизор».

После спектакля мы подождали Зэмэшу с репетиции «Кошек-мышек». Пока сидели в проходной, видели Гогу (Товстоногова) в какой-то пушистой, серой, пятнистой шапке. Он сильно похудел и был похож на дружеский шарж, в котором он весь – только подставка для своего носа. Видели художника Кочергина. Он совсем не похож на наших московских художников. Скромный и простой. Мы приняли его за осветителя.

По дороге ЗэМэ рассказывала о репетиции. Что актёры всё забыли, так как семь месяцев не играли, а осветители путаются даже по бумажкам. Потом вдруг вспомнила, что на вечере Неведомского видела отрывки из «Мачехи». «Да, Доронина там. Ну, хороша она, хороша, но к чему её прическа, небрежные завитки, красивость?» Вообще, Доронина стала её любимой темой. Она начинает говорить о ней без всякого предупреждения и логического перехода. Всегда внезапно. Нас это даже озадачивает. То она вдруг заявит, что любимая Радзинского Доронина – такая сытая баба, что сытее нет. То вдруг повторит свой анекдот о том, как Бася первый вылез из трамвая и схлопотал за это пощёчину. Мне даже кажется, что она, глядя на меня, тут же вспоминает о Т. В.

Лена Л.

Утром все мылись и чистились.

Потом мы с Нюшей бродили по букам[71], но бесполезно. Ленинград опустел…

Ветер продувает. Мы ходим и жалуемся на широту проспектов, одиночество, скобаризм.

Вечером опять БДТ. Спектакль «Энергичные люди» Шукшина.

На двадцатой минуте понятно, в чём дело, до этого пьяный маразм на сцене. Лебедев, Лавров, Панков, Кузнецов и Юрский летают в жаркие страны. Лавров висит на фикусе, плачет и почему-то тоскует о пальмах, а потом вдруг зовёт назад к берёзкам. Юрский тычет ему в морду апельсин. Юрский всё время пьёт, но один не пьян. Роли у него почти нет, а образ он создал фантасмагорический. А Эммочка Попова хочет донести на них прокурору. Они, оказывается, спекулянты, гуляющие на ворованные деньги. Конец мольеровский, оптимистичный, с милицией. Успели записать голос Шукшина.

Вышли из театра. Ждём ЗэМэ. У неё вечерняя репетиция спектакля «Кошки-мышки». Провожаем её до дома. На такси через весь Ленинград – мосты, Нева, шпили, огни..

И от ЗэМэ домой – Студенческий проспект, Большая Невка, Малая Невка, Кировский проспект, Кировский мост, Дворцовая набережная, Исаакий, Мойка, канал Грибоедова, Фонтанка, Обводный канал.

Как хорошо мы знаем этот город! Чужая родина, знакомое незнакомое…

Мы любим его напряжённой, тоскливой любовью.

– Ты ещё пожалеешь, если потеряешь нас!

30 января (четверг)

Лена Л.

Опять Русский музей.

Вечером кафе «Север»

– А мы ещё кофейку.

Тянули время, убивали его сознательно, не жалея.

– Да, воздастся нам!

Опять ждали ЗэМэ с репетиции.

Выбежала полуодетая Зэмэша: «Репетиция будет ещё долго. Только первый акт, все всё забыли. Не ждите, идите домой. До завтра.»

– До завтра…

Наташа К.

Опять ходили в «Русский музей». А вечер оказался пустым. В театрах ничего не шло, и мы вдруг почувствовали, что нам некуда пойти. А в 10 часов договорились встретить ЗэМэ после репетиции. С горя пошли в кафе «Север». Наелись там до отвала. Я съела бульон с пирожками, две котлеты из птицы с жареной картошкой и с капустой, мороженое, кофе со взбитыми сливками и рюмку вермута. Лопнуть можно!

ЗэМэ вышла и сказала, что билеты нам на завтра будут оставлены, что репетиция затягивается и нам лучше идти домой.

Аня С.

Все остальные дни, до второго, ЗэМэ много работала: несколько концертов в день, репетиции, спектакли. Мы виделись каждый день: ждали её у театра и провожали до дому. Она была вполне деловой женщиной, очень уставшей, помолодевшей, красивой, но чужой. Мы понимали, что она стала другой, но всё равно главным нашим вопросом оставался вопрос – почему? Мы постепенно привыкали к новой ЗэМэ, пытались осознать, что с ней случилось. Подсознательно мы чувствовали, что ничего страшного не произошло, но нам было трудно сразу перестроиться, ведь мы ждали совсем другого. Неудовлетворённое ожидание вызывало тоску. 31-го мы последний раз проводили ЗэМэ к Ирине Андреевне. Она по дороге:

– Ну, вот завтра спихну «Кошки-мышки» и стану нормальным человеком!

31 января (пятница)

Лена Л.

Александро-Невская Лавра. Морозит… Некрополь деятелей искусства – Асафьев, Достоевский, Дельвиг, Данзас, Карамзин, Дюр, Асенкова, Глазунов, Черкасов. – до бесконечности.

Потом Ланская, но мы уже замёрзли и не в состоянии даже произнести ей приговор.

У метро, леденея, покупаем первые подснежники.

Опять театр. опять ждём. Ждём конца спектакля «Валентин и Валентина».

Неожиданно встречаем Ефимову[72], Дмитриева, но не ЕЁ.

Потом вышла Она, в туфельках, без перчаток, в косыночке. В руках подаренная нами книжка о Цветаевой.

ЗэМэ! ЗэМэ!

Мы опять переходим через мост. Ругаем Максимова и вообще ведём беседу на «европейском уровне».

Улица Рубинштейна, и она уходит к Ирине Андреевне. Мы остаёмся с подснежниками, так и не подаренными, и с сомнениями – а нужны ли мы ей?