Театральные записки (бриколаж) - [40]

Вот и зрители разошлись. Стали выходить актёры. Почему-то выехал Капа[55] на своей машине. У него ведь нет роли в этом спектакле. Потом, по-моему, Кузнецов, а за ним молодёжь. Ушла Ковель, а Зэмэши нет. Я уже не нервничаю, а просто пекусь на солнце. Жарко. Состояние сонно-расслабленное. Начинаю тихо маразмировать. Высвеченная солнцем, сверкает Фонтанка. По ней мчатся моторные лодки и белые катера, красиво вспенивая воду. За ними проплывают редкие жёлтые листья, а у самого гранита покачивается на волнах зелёная бутылка, упорно не желающая никуда плыть. Вот парень катает девушку на лодке, сидит, свесив ноги в воду, и загорает. Нюша ничего этого не видит, её глаза прилипли к двери проходной. Я смотрю вдаль Фонтанки, туда, где солнце и где прохладно и свежо синеют купола Троицкого собора. Я плавлюсь от жары и начинаю мечтать вслух. Мне кажется, что от синих куполов, вдоль Фонтанки сейчас пойдёт к нам мой милый белый слон. «Что, если можно… Вот забавно…» (Граф Нулин в этот приезд стал моим лейтмотивом). Идёт Т.В., вот она поравнялась с нами, и – я бросаюсь в Фонтанку. Нюша ныряет за мной. Зэмэша в ужасе застывает на мосту, простирая к нам руки. Добровольцы из народа кидаются спасать нас. Визг женщин, свистки милиции. Т.В., проходя, медленно поворачивает голову, скользит взглядом по воде, где мы пускаем пузыри, и гордо шествует мимо. Лоб мой раскаляется. Маразм крепчает. Дабы спасти себя и друга от окончательного разложения, я предлагаю перейти в тень, под стену театра. Люди, выходящие из проходной, отражаются в окнах соседнего дома. Я, подслеповато щурясь, в каждом узнаю Зэмэшу. Поэтому, когда действительно выходит она, Нюша мне не верит. Я чувствую. Но тут из-за угла появляется сама Зэмэша, и мы сразу же попадаем в её обнимающие руки, как птенцы под крылья – один под одно, другой под другое.

– Девочки! Наконец-то приехали!

– Зэмэшенька! Мы Вас ждём-ждём, ждём-ждём, а Вы всё не выходите.

– А я и вообще случайно вышла. Мы сидим там спокойно, ждём четырёх часов, когда нам надо будет на репетицию в театр Ленсовета идти. А тут вышла посмотреть девчонок[56]. Они должны у меня вещи забрать. Театр на ремонт закрывается, и такое объявление вывесили: «На время пассивного периода просим актёров убрать вещи из грим-уборных». Придумают тоже – «пассивный период»!

Зэмэша уходит за вещами. Скоро приходят девочки. Она им отдаёт «реквизит» и прогоняет: «Идите. Меня вот девочки проводят». Идём.

– Девчушки мои, как же я рада вас видеть! Я всё время ждала, ну, когда же вы приедете? Я всё время спрашивала у Лены, когда же они приедут? Не может быть, чтобы они не приехали летом. Если бы вы знали, как я счастлива, что вы приехали.

– Нет, если бы вы знали, как мы счастливы, что Вас встретили!

– Значит, сегодня вечером вы у нас?

– Да. Мы обещали сводить наших болгар в БДТ. Куда же ещё мы можем повести их в нашем Ленинграде?!

– Нет, я имела в виду – у нас дома…

– Нет, Зэмэшенька, только завтра.

Проводили её до театра Ленсовета. Там она репетирует спектакль для телевидения.

Попрощались и побрели куда-нибудь. На углу Владимирского зашли в кафе. Купили два кофе, по слоёному пирожку с мясом и один на двоих с брынзой – на пробу. Очень вкусно. Потом сели на лавку в зелёном закоулочке скверика у памятника Екатерине II. Здесь листья уютно переплетались с солнечными лучами, мне лезло на ум что-то хорошее. Но говорили мы с Кошей о чепухе, о пустяковых мероприятиях. Они неэстетичны. Поэтому потомство о них ничего не узнает.

…………………….

(продолжение, Аня С.)

Мы пришли к ЗэМэ пятнадцатого вечером. Улица – вся в зелени, квартира – вся в цветах. Мы вприпрыжку бежали по улице, шёл дождь. Мы купались в дожде и листьях. Искали её дом и квартиру. Наташка сделала свистульку из акации и то свистела, то кричала петухом, то жалобно скулила, пугая одиноких прохожих.

– Вот и живёте Вы, как Сольвейг, одна в лесу. – Зэмэшка засмеялась.

Пришли мы к ЗэМэ насквозь промокшие. Нас ждали и, как видно, уже давно. Окружили заботой: переодели, обогрели, накормили.

Зэмэшка немного выпила до нас и сейчас была размякшая и ласковая. Поила нас водкой (от простуды), кормила варёной картошкой и малосольными огурцами, которые засолила специально для нас. Правда, больше о нашем пропитании заботились Лена и Оля, а ЗэМэ терпеливо ждала, пока мы ели. Ей надо было говорить с нами, чтобы мы слушали и запоминали. Но всё же она подсовывала нам лучшие кусочки картошки, самые красивые на вид огурцы и какую-то вкусную колбасу. Потом мы ушли на кухню «слушать рассказы о былом», девчонки остались в комнате, смотрели по телевизору «Душечку».

Я купалась в блаженстве, Наташка смотрела с интересом, как в театре. ЗэМэ говорила много и о разном. Рассказы её передать невозможно: их надо видеть и слышать. Лучшего рассказчика я в жизни не видела. Она удивительно точно схватывает самое главное в происходящем, суть явления, и всё видит с какой-нибудь необычной стороны. Смех – всегда, о чём бы ни рассказывала: об одесских трамваях, о репетициях, о Бехтеревке, о своей болезни, о трёх своих попытках самоубийства. Рассказывает необыкновенно артистично, не говорит, а играет. Рисует образ интонацией, движениями, мимикой. Вся преображается в рассказе, сама превращается в рассказ.