Театральные записки (бриколаж) - [37]

Так вот, денег у нас не было ни копеечки. И пограничники на КПП накормили нас своим солдатским пограничным супом, очень вкусным, ароматным, сытным, солёным, перчёным, дымящимся в глиняных горшочках и обжигающим язык. Поблагодарив за угощение, посмеявшись с ребятами-пограничниками, с паспортами, которые некуда было положить, и мы держали их в руках (мы же выбежали из поезда только «на минутку»), мы отправились в город. Он показался нам маленьким милым провинциальным городком с кривыми улицами, домиками с черепичными крышами, с фонтаном на городской площади и маленькими магазинчиками, где продавались сочные аппетитные солнечные персики и груши. Хотелось пить и есть, особенно пить, после щедрого угощения пограничников, но у нас «не было ни копеечки». К вечеру мы всё-таки где-то раздобыли воду, может быть, в этом маленьком запомнившемся мне фонтанчике. Но фрукты так и продолжали манить нас своей солнечной спелостью, и так же были недостижимы.

В девять вечера пришёл московский поезд, мы рассказали проводницам свою историю, и они посадили нас на поезд, разместили в каком-то пустом купе, заваленном матрасами и подушками без белья. Но мы так устали и наволновались за день, что тут же заснули. И где-то в полночь сквозь дрёму услышали приглушённый диалог контролёров и проводниц:

– А в этом купе кто?

– Да это московские девчонки, вот их паспорта, не будите, они очень устали!

Истинно, жили мы в нашей юности во времена «открытых границ» вопреки всем нынешним стереотипам. Это были дотеррори-стические времена, и нас с лёгкостью подсаживали на поезда без денег и документов. А может быть, нам просто везло в это лето.

Утром мы, наконец, приехали в Софию, причесались пятернёй, попрощались с проводницами и отправились на поиски университета. У кого-то узнали, какой нам нужен автобус. Сели и завели свою старую песню: «Мы студенты, едем в университет на летние курсы, отстали от поезда, у нас нет «ни копеечки», билеты купить не можем, да и ехать куда, не знаем». Словом, «мы люди не местные». И тут весь вагон, без преувеличения, стал передавать нам деньги, что-то советовать, объяснять, а одна женщина вызвалась довезти нас до университета. А ехала-то она на работу, но изменила маршрут и доехала с нами до университетского общежития, нашла иностранный отдел, нашла наш корпус и сдала на руки нашим руководителям. Мы были в восторге от Софии, от этой милой женщины и от самих себя!

Но тут-то и начались всякие неприятности, во-первых, нам влетело от наших руководителей за то, что мы отстали от поезда, во-вторых, через несколько дней в общежитии прямо из чемодана кто-то украл мои деньги, а это были как раз те копеечки, на которые мы собирались радоваться жизни. Совсем немного – 35 левов, но именно столько нам разрешали официально поменять, взять с собой и «ни в чём себе не отказывать». Это были деньги на сувениры, мороженое и сладкарницы. Руководители ничуть не удивились и заявили, что у них тоже пропажа, пропала мочалка из номера, и что деньги мы должны найти самостоятельно, иначе они заявят в полицию, а это не в наших интересах. Слава Богу, в Болгарии у меня оказались дальние родственники, они-то нам и помогли: дали в долг 100 левов.

Но самым страшным для нас в то время были не пропажа денег и выговор руководителей, а их абсурдное для нас требование уничтожить дневник. Оказывается, они успели прочитать наш театральный дневник, сопровождая наши чемоданы от Бухареста до Софии, пришли в ужас от прочитанной «крамолы», от громких имён, упоминаемых в дневнике. В их возбуждённом мозгу возникла картинка: публикация дневника на Западе в каком-нибудь из изданий Тамиздата, антисоветские выступления журналистов: «Скандалы в лучшем театре Советского Союза», «В СССР душат театральную свободу», «Алкоголь вместо вдохновения», ну что-нибудь в этом роде…

Дневник должен был быть уничтожен: сожжён в раковине нашей ванной комнаты, быстро, незаметно, как в шпионских фильмах, уничтожают документ.

– Никогда этого не будет! – гордо ответили мы с Наташей с вызовом и стойкостью советских партизан!

А Леночка неожиданно быстро согласилась: «Да-да, конечно, мы всё сейчас же сожжём, мы не будем подводить всю группу, сейчас я принесу дневник».

У наших руководителей отлегло от сердца, нашлась хотя бы одна сговорчивая студентка. Леночка достала из моего чемодана дневник и понесла сжигать. Мы с Наташкой бросали вслед ей взгляды презрения.

– Вот и всё! – показала Леночка горстку пепла. Мы смотрели с ненавистью, наши преподаватели с радостью: «Слава Богу, всё обошлось, теперь не нужно будет оправдываться перед факультетским начальством за крамолу». И они спокойно удалились в свой номер. А Леночка, улыбаясь улыбкой заговорщицы, достала спасённый дневник – она сожгла всего несколько полупустых страниц дневника, и ещё обложку и несколько совсем чистых листов бумаги. Дневник был спасён! Мы обнялись и примирились.

Теперь этот наш бесценный «Театральный дневник» мы хранили, как кольцо Нибелунгов, как иглу жизни Кощея-Бессмертного, как комсомольский значок в фашистском плену, как тайные шифры резидентов разведки. Во время поездки в Болгарию мы не расставались с дневником ни на минуту. Для конспирации мы положили дневник в какой-то легкомысленный подарочный пакет с сердечками и цветочками, пакет везде носили с собой: на занятия, на экскурсии, на прогулки, в магазины, на базары, в сладкарницы, даже на пляж, а купались по очереди, всегда кто-то из нас хранил этот наивный и такой простой, но для нас бесценный текст.