Театральные записки (бриколаж) - [35]

Зэмэшенька, напишите о настоящем! Как вы? Здоровы ли? Что репетируете? О чём печалуетесь?..

18 октября, 1987 г.

Зэмэшенька, родная, как же давно мы Вам не писали!

А вот сегодня очень захотелось именно Вам написать, как в былые годы, о быстротекущем времени, о встречах, потерях, о том, что годы ученичества для нас – это не только студенческие друзья, научные руководители, лекции, семинары, но и – Театр, дружба с Вами. Поэтому всегда, когда мы попадаем в атмосферу наших прошлых лет, мы думаем о Вас.

В прошлое воскресенье у нас был «традиционный сбор» нашего семинара[49]. Осенний холод, последние листы, шуршащие под ногами, станция Клязьма, прозрачная дорога между дач и группа немолодых людей, бредущих по дороге, по трое, парочками и в одиночку. Немолодые люди – это семинар Турбина, то, что от него осталось и то, что сохранилось. Сегодня – день традиционного сбора. Дорога, усыпанная опавшими листьями, – дорога на дачу С. М. Александрова. День клеится из кадров, придуманных жизнью.

Старый деревянный дом, осенний сад, голые тёмные ветви кустов и деревьев, такого же цвета сарай, и яркая, влажная зелень травы. Мы стоим за сараем и курим. Говорим о семинаре, вспоминаем имена и судьбы, кто пришёл и кто не пришёл, и почему.

В. Н. Т.: Вот и Юра Лощиц откололся.

– Почему?

В.Н.Т.: Наверное, мы все для него недостаточно славяне.

С крыльца Александров сзывает гостей: – Пойдёмте смотреть «пепелище».

Дружно идём к «пепелищу». Глухо звучат слова прерванного разговора.

– Он был репрессирован в 1937 году, я хочу дать это в комментариях.

– Да, теперь об этом можно писать.

«Пепелище» совсем рядом, напротив, через дорогу. Когда-то это был большой деревянный дом в стиле модерн. Сейчас от дома почти ничего не осталось – обгоревшее крыльцо, оконные переплёты, остатки пола, стен и ничего не поддерживающие балки потолка. Величественная и жуткая красота.

Сфотографировались на фоне «пепелища».

– Что было здесь?

– Сначала барский дом, потом детский дом, потом вроде пионерский лагерь, потом – ничего… Пьяницы всякие собирались, дом и сгорел. Пойдёмте, я покажу вам храм[50].

Идём мимо пустых дач, шурша листьями.

– Вот, это здесь.

Церковь начала ХХ века, арочные закомары друг над другом, как волны, вздымаются вверх. На стенах – керамическая мозаика. Ангелы и архангелы с врубелевскими глазами и крыльями. То ли сам Врубель делал, то ли ученики его абрамцевской мастерской.

– Что здесь сейчас?

– Какой-то театральный склад.

Мозаика облупилась, по краям на куполе вытянулись четыре берёзы, как четыре Евангелиста. Вокруг храма – двор с ярко-изумрудной травой, на траве лежат останки ржавого автобуса и раздолбанного «Москвича», меж кустов бродят жирные белые куры. Девочка Верочка, дочка Турбина, подходит ко мне и шёпотом сообщает: «Я знаю, кто выклевал мозаику – куры, вот эти». – Только что одна из крикливых семинаристок-филологинь рассказывала о жирных чернобыльских курицах, клюющих огромных тараканов-мутантов. А здешние жирные курицы склёвывают мозаику и крылья ангелов.

Мы фотографируемся на фоне металлолома и идём дальше. Навстречу из-за кустов шиповника с красными ягодами – пара из кино довоенных лет: солдат в длиннополой шинели и женщина с миндалевидными глазами, полными любви и грустного покоя.

– Ляля, Юра[51], мы вас сразу и не узнали!

– Месье Грушницкий… Он носил грубую солдатскую шинель.

Потом все идём в дом. В каждом углу свои разговоры:

– Почему я должна делать из Булгакова антисемита, никогда в нём этого не было, с какой стати я должна давать это в комментариях!?

– Сейчас мы меняем квартиру. Трудно. Уже устали.

– В его стихах пустоты, молчание, это то, что самое значимое…

– Дети болеют…

– Рукопись надо сдавать…

Ели, пили, разговаривали, все вразброд. Окна запотели, совсем «смутились», как говорит Юраша, стемнело. Сидоров[52] взял гитару и запел. Всё смолкло. Он пел, а каждый думал о своём, и об общем, о том, что все постарели, что время ушло, и так многое не сбылось, и так многое произошло, и что всё-таки все вместе, и все такие милые и родные, и такие хорошие… И всё еще, может быть, сбудется, а если и нет, то всё-таки в прошлом было так много хорошего. И вот ради этих мгновений и стоило собираться.

Кто-то плакал, кто-то, казалось, спал, прикрыв глаза, чтобы не плакать, кто-то сидел, сжав скулы и закрыв глаза руками.

За окном молчал чёрный осенний вечер.

Зэмэшка, мы ВАС очень-очень любим!

Часть III Дневники

1973 год. Первые встречи и первые потрясения

Мы были в Ленинграде на ноябрьские праздники 1973 года с большой филологической компанией, вечера и ночи проводили у Зэмэ.

Ноябрь, 1973 г.

Слёзова Аня

На ноябрьские праздники ездили с пёстрой компанией студентов филфака в Ленинград.

Пришли к ЗэМэ шестого ноября в 16.00, сидели до 18.30 следующего дня. «Болтали» всю ночь до семи утра, потом легли спать. Встали в три часа дня, вечером и ночью гуляли с нашими друзьями: Летний сад, Невский, мосты, в два тридцать ночи добрались до общежития на случайном такси. В двенадцать дня ждали ЗэМэ после концерта, потом опять у неё до двенадцати ночи. До четырёх утра, уже в общежитии, выплёскивали свои эмоции на девчонок. Утром встали в восемь, купили билеты на обратный поезд в Москву. Весь день – наш. Гуляли впервые за все праздники втроём. К вечеру опять потянуло в театр или к ЗэМэ. В театр не попали и весь вечер до отъезда провели у ЗэМэ. В час ночи на такси промчались по ночному Ленинграду в последний раз.