Театральные записки (бриколаж) - [29]
А там – нет Вас.
Москва кружится в вихре осени – площади, улицы, базары, колокольни и купола. Звон трамваев и колоколов, шум машин и шорох листьев – всё превратилось в звенящий, шуршащий, золотой ком осенних листьев. Солнце поджигает его, и Москва вдруг загорается жарким пламенем. Самосожжение лета! Ах, как пылает Москва!
Люди спешат, торопятся, не замечают, у них свои заботы, а у нас одна – нет Вас.
1974 г.
Дорогая Зэмэшенька!
…А недавно мы смотрели потрясающий фильм – Федерико Феллини «Ночи Кабирии». Феллини – удивительный режиссёр. Так остро, просто и сложно рассказать о такой огромной человеческой любви. О разломанных чёрных цепях, о распятых иллюзиях, о кресте человеческом. Сильно и страшно…
Режиссёрски фильм сделан неожиданно – тонкость, мера и простота. Музыка завораживает, расширяет пространство фильма в вечность. Композитор Нино Рота выстраивает её по контрасту с картинкой, это не иллюстрации, а внутренне-сопряжённое единство, как контрапункт. Героиня кричит, плачет, а за кадром звучит лёгкий фокстрот, он вовлекает человека в глубоко чуждый ему, кружащийся в бесконечном танце враждебный мир.
Огромное открытие – Джульетта Мазина! К её игре даже не подберёшь эпитетов: глубина, сила, мера, страсть, эксцентрика, лиричность, эмоциональность, трагизм, клоунада – всё, и ещё чуть-чуть, что и определяет Талант. А её глаза, полные слёз и света, – это уже что-то пушкинское. Её героиня идёт по дороге, увлекаемая бродячим балаганом. Она возвращается к жизни из страшного мира, из Бездны. Актриса стоит спиной к зрителям, и мы видим, как у неё по щекам катятся слёзы. Как мы видим? Это и есть сила искусства!
Мазина очень похожа на Вас. Вы играете с той же отдачей, экспрессией и сдержанностью…
1974 г., зима
Здравствуйте, дорогая Зэмэшенька!
На этот раз письмо у нас совсем не традиционное, даже трудно определить его жанр.
Вы знаете, мы с детства мечтали о театре, вернее – о ТЕАТРЕ. Сначала просто играли, был большой чемодан, в который складывали ненужное родителям тряпьё, старые платья, шляпы, шали. Называлось всё это – «Мейерхольд», то есть ТИМ, Театр имени Мейерхольда, Театр имени Маяковского, Театр имени Меня. Ставили спектакли, которые сочиняли сами: о поэзии, о революции, о Маяковском.
…Потом мы влюбились в Ваш театр, во всех сразу. Это было в девятом классе. В то лето Вы были на гастролях в Москве.
С Ленинграда начался прошлый год. Ленинград – величественный и чужой. Ленинград ещё на Вы. Огромный, холодный город. Хочется его обнять, отдать всё тепло, согреть своим дыханием. А он сам держит нас в своих могучих ладонях: мы бежим по Фонтанке, падает снег. Город одевается во всё белое, затихает, зажигаются фонари. Однажды мы попадаем в запретную часть БДТ. Театр – корабль. Внутри всё тихо и бело, в тишину струятся белые лестницы, белые двери грим-уборных, на них – медные таблички. Зеркала, они бережно хранят лики давно прошедшего.
Всё это театр. Но получился-то он у нас слишком идеальным. И ведь странно не то, что театр в действительности не из снега и ветра. А то, что театр по природе своей двулик, театр – чудовище, ломающее и корёжащее людей. Но не только людей, но, наверное, саму сущность искусства. Ведь любое произведение искусства – это поступок его создателя. Спектакль всегда рассказ о том, как его ставили. А что доброго может быть в спектакле, который состоит сплошь из актёрских самолюбий, склок и борьбы за роли. И борьбы этой театру не избежать, просто по-человечески, когда есть тридцать три нарцисса, главреж, а во главе всего – план и администрация.
Бог и царь театра – личность, личность-диктатор, со свойственными ей эгоизмом и самолюбованием, позволяющими порвать со всеми мирскими условностями. А иначе, где взять силы выйти на сцену, как на лобное место, исповедуясь перед всем честным народом. В этом какая-то непомерная гордыня, что-то сверхчеловеческое, презрение ко всему миру…
Зэмэшенька, родная, вот видите, письмо получается какое-то сумбурное, но постарайтесь понять нас, и, если можете, ответить. Нам очень важно понять всё это, найти гармоничное единство и оправдание противоречий.
Вы актриса милостью Божьей, от этого все Ваши горести и счастье, и это Вы знаете лучше других. Ваше поколение шло в театр, как в бой, для Вас театр – подвиг самосожжения. Сейчас для большинства – ступенька к славе, возможность острых ощущений без хлопотных затрат души. Поэтому мы пишем именно вам. И мы будем очень рады, если мы окажемся неправы.
1974 г., август
Зэмэшенька, сегодня 31[36] августа.
Нам хочется говорить c Вами, слушать Вас. Но так как это невозможно, то мы проводим этот день с Москвой. Сегодня мы встречаемся с ней, а Леник ещё и прощается, ей второго – на картошку.[37] Мы внимательно и нежно вглядываемся в улицы и в лица Москвы, как вглядываешься в лицо любимого человека, которого давно не видел.
Какая сегодня Москва? Такая же, как всегда: пёстрая, шумная и немного нелепая. Сегодня в Москве солнечно и сухо, мостовые шуршат шинами и листьями, а в лучах солнца летают пыль и мошкара.
31 августа. Поэтому с утра мы едем в Новодевичий. Тихие старушки сидят у входа в Собор иконы Смоленской Божией Матери, шепчутся об антихристе и здешнем священнике. В митрополичьих палатах открыты окна, занавески совсем не колышутся, на подоконниках стоит красная герань в горшках, а рядом сидит сиамский кот и хищно смотрит на туристов. В субботу их всегда много. Не знаем, кого ищет кот, но мы ищем Вас.
