Театр для крепостной актрисы - [14]

Считалось, что дело совсем слажено, и у москвичей уже захватывало дух от предвкушения грандиозных торжеств, когда первопрестольная пила бы допьяна и веселилась бы как на Святках. Но опять все утихло, ушло, точно вода в песок. Разумеется, всем хотелось узнать, отчего это Орлова не сделалась Шереметевой, но решительно ничего не прояснилось.

Разговорам, что граф много времени проводит со своей очередной полюбовницей Жемчуговой, не придавали значения. Ну и что, собственно, из этого? У кого же их нет, полюбовниц-то? Разве это свадьбе помеха?

Ах, этот восемнадцатый век с его умением не смешивать страсть и семью! Недаром Сумароков вложил в уста одной из своих героинь фразу: «Я не какая-нибудь посадская баба, чтобы мужа любить...»

Графа стали считать чудаком. Даже по частной переписке чувствуется, как горячо обсуждалась его сильно затянувшаяся холостяцкая жизнь. Строились разнообразные предположения, Но никому и в голову не могло прийти, что сердце Шереметева уже прочно занято, что власть Жемчуговой над ним для «метрессы» слишком сильна.

...Много позже Шереметев в письме сыну признавался, что «долгое время наблюдал свойства любезного мне предмета». Он хотел лучше узнать Парашу, опасаясь женского корыстолюбия и тщеславия.

Граф боялся ошибиться, понимая, какой приманкой являются его имя, титул, богатства. Как и для многих состоятельных людей, вопрос, любят ли его ради него самого, для Николая Петровича был очень болезненным. Только время, только жизнь бок о бок с Парашей могли помочь: качества натуры проявляются не в кратких страстных встречах, а в рутине буден. Как быть?

* * *

Параша жила вместе с остальными шереметевскими актрисами в помещениях, примыкавших к главному кусковскому дому. Эти флигели сохранились и по сию пору. Белоколонные, с нежной окраской стен, эти здания тогда выглядели очень нарядно. Только раньше они стояли на высоком фундаменте, а за двести лет ушли в землю и теперь кажутся невысокими и темноватыми. Из мебели, кроме кроватей, стол, «зеркало, клетка с канарейкой, на стене термометр», «штука для музыки» — фортепьяно или клавикорды. В каждой комнате обитало по четыре девушки.

Двери изнутри не запирались. Делалось так для того, чтобы специальная женщина, приставленная стеречь актерок, могла в любое время дня и ночи поинтересоваться, чем они заняты и на месте ли.

Надзирательниц набирали из особо доверенных у господ лиц. Получая немалые деньги, они несли полную ответственность за девушек-актрис. Инструкции предписывали почти круглосуточное наблюдение: «Чтобы содержали их в чистоте, то есть всякое утро умывать лицо, перед обедом и перед ужином, и всякую неделю водить в баню и смотреть, чтобы ни у кого шелудей не было, платье чтобы было чисто...»

Граф требовал каждодневного отчета: все ли здоровы и в хорошем порядке, чисты ли их покои. Он понимал, что его труппа по одаренности людей и уровню их выучки — явление совершенно уникальное. Многочисленные вотчины безотказно поставляли ему театральные кадры. Недаром польский король Станислав Август Понятовский, пришедший в восторг от «Самнитских браков», более всего удивился тому, что «все исполнено было более нежели 300 лицами, которые были все крепостные Шереметева».

И граф дорожил этим сокровищем, своей труппой, и охранял его неусыпно, особенно актрис. Дозора надзирательниц ему казалось мало. Каждая из них имела двух помощниц и, кроме того, «приставленных мальчиков» для услуг актрисам, выполнявших, разумеется, и роль соглядатаев. Общей и главнейшей задачей было «крепкое смотрение» за нравственностью девушек.

Не без доли лицемерия граф считал, что его обязанность — сделать все возможное для защиты чести своих подопечных. Он даже указал церковь, куда разрешалось водить девушек.

Нагрузка от спектаклей и репетиций была огромной. Заточение же в театральных флигелях не давало возможности быстро восстанавливать силы. Шереметев, видимо, понял это, и появилось распоряжение: «В хорошие дни, то есть теплые, но не учебные, позволяется посылать деушек прогуляться по просторным улицам под присмотром их женщины».

В бумагах управителям постоянно встречаются строжайшие предписания иметь «за девками неусыпное смотрение и из мущин отнюдь бы к ним не впущали никого». Возможные «амуры» среди молодежи пугали графа. Он предупреждал, что в случае обнаружения оных «все девки будут наказаны, а надзирательницы за слабое смотрение лишатся своих окладов и сосланы будут в дальние вотчины».

Телесные наказания — розги по особому распоряжению графа если и применялись, то в отношении мужчин за «провинности и продерзости». Таковых, несмотря на все предупреждения, хватало. Кто-то напивался и буянил, кто-то из тайных отлучек в город притаскивал в храм муз «посрамительную, или французскую» болезнь — сифилис.

С женщинами обходились мягче. Девочек-учениц, «которые окажут нерадение», ставили на колени, сажали на хлеб и воду. Актрис в качестве взыскания лишали чая и сахара.

В сущности, и согрешить-то им было очень затруднительно. Общежития актеров и музыкантов находились в полной изоляции от обиталища прелестных нимф. У молодых людей не было возможности общаться и в театре — гримировочные комнаты располагались по двум противоположным сторонам сцены.