Тайный брак - [3]

— Негодяй! — вырвалось у старухи. — Что же дальше? Он, я надеюсь, не осмелился дотронуться до тебя?

Девушка порывистым движением откинула назад голову, и глаза ее сверкнули.

— Я бы закричала, бабинька, если бы он позволил себе дотронуться до меня! Будет и того, что он позволяет себе уверять меня в любви… уж и это так оскорбительно… К счастью, вошел Василий Карпович, и я могла убежать в зал.

— Спасибо доброму человеку, что выручил, — со вздохом заметила княгиня.

— Светловы оба ко мне очень добры, добрее родных. Надежда Александровна ждала меня у двери, и я весь вечер от нее не отходила. Маменька играла в карты, а сестрица Елизавета Алексеевна ко мне неласкова. — И вдруг, вспомнив про приезд брата, о котором она забыла, Людмила изменилась в лице и прибавила дрогнувшим голосом: — Братец приехал, бабинька! Вот беда-то!

— Слышала, доложили уж мне. Пожаловал! И конечно, не для того, чтобы нас с тобой с ангелом поздравить, — прибавила старуха с усмешкой. — Ну, чего всполошилась? — поспешила она ободрить побледневшую от испуга девушку. — Нечего заранее труса-то праздновать, робостью ничего не возьмешь. Смелым-то Бог владеет, а Бог не выдаст — свинья не съест. Так-то, птичка!

— Бабинька, не выписала ли братца сестрица Елизавета Алексеевна, вот я чего боюсь, — заметила сквозь слезы Людмила. — Недаром грозилась она на Владимира Александровича ему пожаловаться.

— А что Левка за начальство Владимиру Александровичу?

— Он может наделать ему много неприятностей, бабинька, вы братца знаете, — заметила, опуская глаза и краснея, Людмила.

— Знаю, что Левка на всякую мерзость способен, но и Владимира Александровича знаю как человека, который в обиду себя не даст. Не бойся за него! Такие, как он, не пропадают.

— Быть беде, бабинька, золотая! Недаром сердце у меня ноет! — все не успокаивалась девушка.

— Перестань, не будь дурой, я этого не люблю! — властным тоном отрывисто вымолвила старуха. — Встань, вытри глазки, перестань плакать и будь умницей, такой, какой я учила тебя быть, чтобы и самой быть счастливой и чтобы твой суженый не пожалел никогда, что на всю жизнь тебя избрал.

Людмила повиновалась, поднялась с колен, вытерла слезы и, усилием воли подавив рыдания, рвавшиеся из груди, с улыбкой устремила умоляющий взгляд на прабабку.

— Вот так-то лучше! Теперь с тобой можно как со взрослой говорить, — сказала, смягчаясь, старуха. — Теперь можно тебе передать привет от одного человечка.

Людмила опять зарделась, но на этот раз не от обиды покрылось румянцем ее личико, а от радостного волнения.

— Вы его видели, бабинька? — спросила она, снова опускаясь на колени перед старухой и устремляя на нее восторженный взгляд.

— Видела.

— Бабинька!

— А ты, птичка, очень-то не радуйся! Ничего нового не произошло, и как стояло ваше дело с весны, так и до сих пор стоит. Мудреное ваше дело, вскорости его не оборудуешь, и много вам придется еще вытерпеть, прежде чем родители вас благословят. А потому я и говорю: молиться надо, чтобы Господь вас подкрепил претерпеть до конца; все в его святой воле!

— Я не увижу его сегодня? — спросила Людмила.

— Увидишь, птичка, увидишь: он придет ко мне во время вечерни. Я ему от дома не отказывала, — прибавила старуха с усмешкой. — А теперь ступай одеваться, сейчас к обедне ударят, а у тебя и куафюра еще не сделана. И вот тебе мой подарочек, — прибавила она, вынимая из бархатной розовой коробочки бриллиантовое колье и подавая его своей любимице.

— Бабинька, это уж слишком, я не стою! — воскликнула девушка.

— Это тебе в приданое, — заявила старая княгиня.

Людмила кинулась обнимать ее.

— Так вы думаете?.. Вы, значит, уверены? Мы можем надеяться? Они согласятся? — проговорила она прерывающимся от радостного волнения голосом.

— Молись Богу, птичка! Не хотела я тебе до поры до времени говорить, да уж, так и быть, нельзя тебя ради праздника не обрадовать: его вчера опять во дворец требовали.

— Опять? Да неужто?

— Да. Рисунок его царице понравился, и она другой ему заказала. Расспрашивала про его родных, про состояние, дивилась, что он при скудных средствах изрядное воспитание получил, великому князю Александру Павловичу в пример его ставила, спрашивала, не желает ли за границей побывать. Ну иди теперь, ничего больше я тебе не скажу, иди! — повторила княгиня так настойчиво, что внучка опрометью выбежала из комнаты, в восторге забыв про драгоценное колье.

Пред светлым лучом надежды, сверкнувшим в ее душе от сообщенного известия, все бриллианты в мире должны были померкнуть.

Старая княгиня взяла забытый на ее коленях подарок и с задумчивой улыбкой вложила его обратно в футляр из выцветшего бархата, в котором он более пятидесяти лет покоился без употребления.

II

А в противоположном конце дома, в просторной, светлой и убранной по-модному комнате, служившей спальней супругам Дымовым, происходило свидание между матерью и сыном.

Оно было неожиданно. Льва Алексеевича раньше Рождества никто не рассчитывал увидеть в Петербурге, и немудрено, что к радости, с которой Дарья Сергеевна узнала о приезде сына, примешивались испуг и беспокойство.

Лев Алексеевич был молодой человек с умным, смелым и пронизывающим взглядом и выдающимся, как у матери, подбородком на продолговатом, худощавом и старообразном лице. Голос у него был громкий и резкий, движения порывисты, и природная строптивость нрава, хотя и смягченная воспитанием и служебной дисциплиной, просвечивала беспрестанно в его словах и движениях сквозь напускную сдержанность.