— Это тебе, Ромчик, обраточка вышла, — вдруг заявил Лева Бес, когда все отсмеялись и откричались, а Манечка углубилась в журнал, тыкая в него ручкой, — ты к новенькой полез, вот мироздание тебя и хоба — фрамугой.
— Че-го? — взъерепенился Ромка, снова вертя плечами и набычиваясь, — дэбил, что ли? Мироздание какое-то приплел.
— Потише, — рассеянно призвала Манечка, — а то перепутаю дни с параграфами, будете у меня весь учебник сдавать в октябре.
Женька перекосился на стуле, стараясь краем глаза увидеть сидящую, как в кабинете физики, Местечко. Опять одна, потому что за этой партой Танька еще Степушкина, она заболела. Шея заныла от напряжения. А Капча повернулся весь, заржал, подмигивая новенькой.
— Уже успел, а? Хотел значит, попасть в прелестное местечко! А не вышло.
— Михин, — механически определила Манечка, не поднимая завитой головы.
За окнами ярился солнечный ветер, тащил по бледному небу прозрачные пряди облаков, шуршал тополиными листьями — тут, на третьем, только макушки видны, носит их по воздуху, как будто оторвутся и исчезнут.
— Пф, — фыркнул Емец, — прелэстное, ага. А между прочим, гусь свинье не товарищ.
Замолчал, видимо, пытаясь сообразить, что такое сморозил. Женька скривился от сердитого стыда за идиота. Ну, что он мелет? Причем тут. Хотя Ромка известный придурок, не зря так любит всех обзывать дебилами. И эдак культурно — через «э». Любимая буква.
— И кто ж у нас гусь? — громко удивился Капча, наваливаясь на плечо Женьки так, что тот поневоле повернулся, хотя совсем не жаждал смотреть в широкое лицо новенькой, покрытое пятнами легкого загара, смешанного с бледными веснушками. С этой еще еле заметной улыбочкой, не поймешь, то ли она смеется над всеми, то ли глазки строит.
— Ну, я ж тебе не свинья, — с достоинством ответил Емец, откидываясь на легком стульчике и скрещивая на тощей груди руки, — так что…
Ветер взвыл, окно распахнулось, в секунду пронеся мимо лица Ромчика треснутую раму, а в открытый проем влетела огромная ветка, обрушиваясь тучей шелестящей листвы на обе задние парты.
С воплями все повскакивали с мест, отбегая подальше, потом рванулись обратно, к торчащим гибким веткам, тянули шеи, пытаясь разглядеть в месиве сушеной листвы орущего Емеца, который беспорядочно махал ногами — мелькали только узорчатые подошвы, да временами показывалось в листьях смертельно бледное лицо с вытаращенными глазами.
— Господи, — тонким, пронзительным до визга голосом крикнула Манечка и, презрев опасность, кинулась в самую гущу, спотыкаясь о невидимую парту и водя руками, словно искала в луже утонувший кораблик, — Ромочка, детка!
Но Емец, барахтаясь в переплетении ветвей, никак не мог встать, приподнимался и снова падал на спину. Взмахнул рукой, цепляясь за протянутую руку классной, и увлек ту за собой, оставляя на виду только спину, обтянутую полосатым платьем, и взъерошенные кудряшки.
К этому моменту разморозились остальные, общими усилиями выдернули обоих из гущи, Емеца усадили на стул подальше от беспорядка, а Манечку отодрали от его руки, которую та никак не хотела отпускать, и увели к учительскому столу, тоже усадили, сбегали за водичкой и привели медсестру с корвалолом и успокоительными таблетками.
Женька тоже суетился, как все: протягивал руки, распинывал ногами упрямые листья, и все оглядывался, не понимая, куда же делась Женя Местечко, которая во время перепалки с дураком Ромчиком спокойно сидела за своей партой, то есть — прямо вот там, куда обрушилась самая толстая часть ветки. Увидел ее почти сразу — стояла у дальней стены, держа за лямку свой рюкзак и наблюдала за спасательной операцией, как будто ее все совсем не касалось. Как будто кино смотрела.
— Ахренеть, — говорил Капча, когда толпой шли из кабинета в спортзал, чтобы там рассесться на скамьях и матах и дождаться, когда им скажут — куда идти, — афигеть, я говорю! Прям, хоррор риал. Кровь-кишки-распидарасило. Ты, кстати, понял чо? Емец, когда в медпункт пошел, я грит, рядом с ней ваще никогда не сяду, это грит, она все.
— Угу, — кивнул Женька, — и, конечно, три дня назад трещину в задней стене тоже она. Из-за которой нам каникулы продлевают. Ногой пнула. И развалила полшколы.
— Нет, — серьезно ответил Серега, — трещину она не смогла бы. А вот окно. И фрамугу.
Женьке очень захотелось обозвать его, как Емец говорит — дэбилом. Именно через «э». потому что на такой идиотизм даже обычного слова жалко. Даже ругательного.
— А прикинь, Смола, — зашептал Серега, придерживая друга у стены, пока одноклассники проходили в спортзал через боковой узкий вход, — прикинь, какое кинцо можно б сделать. Приходит такая вся… и потом хлоп — камни рушит, глазами. Ну, всякое там. Чтоб одежда горела.
— Взглядом воспламеняет, — согласился Женька, — видел я такое кино. И про камни, и телку, которая глазами все двигала. Первый не помню, а второй — «Кэрри» называется, старый такой ужастик.
— Тьфу ты. Все уже сняли. Но все равно… — Капча вытянул шею, замахал кому-то рукой, улыбаясь.
— А в роли ведьмы, конечно, Ана, — подначил его Женька.
— Ну да, — согласился Капча, — то ж кино, там все телки обязаны быть красотками.
