Тайны первой французской революции - [14]

 -- Ну, полноте, виконт Баррас, бросьте вашу секретность и скажите нам, откуда у вас эта богиня красоты? -- спрашивала госпожа Талльен.

 -- С Олимпа, на котором вы царствуете, красавица Венера, -- отвечал Баррас.

 Светский язык описываемой эпохи при обращении с этими дамами, так мало прикрытыми одеждой, требовал употребления древних имен и названий. Если женщины не были богинями Олимпа, то обращались в Аспазий, Лаис или по меньшей мере в обольстительных афинянок.

 -- Исповедуйтесь, любезный директор, вы еще успеете, пока ваша таинственная красавица танцует менуэт с Тренисом; этот бог танцев употребляет добрую четверть часа только на один свой знаменитый реверанс шляпы, -- сказала госпожа Гамелин.

 -- Да, да, исповедуйтесь-ка! -- кричал хор женщин.

 -- Э, дамы, -- возразил со смехом Баррас, -- она явилась ко мне в одно прекрасное утро...

 -- О! Гражданин Баррас, в прекрасное утро! Откровенны ли вы? Не прекрасный ли вечер? -- лукаво поправила госпожа Шато-Рено.

 -- Утром или вечером, не все ли равно? -- сказал Директор.

 -- Очень даже не все равно. Определите точнее.

 -- Да, точнее, точнее! -- восклицал батальон любопытных женщин.

 -- Ах! Ну так был полдень.

 -- А! Час вашего отдыха, это кстати... Очень хорошо! Больше мы не спрашиваем, мы узнали главное, -- сказала Леклерк.

 Паулина Бонапарт, сходившая с ума от удовольствий, шума, гвалта и необыкновенной атмосферы праздника, часто убегала от своей строгой семьи и смешивалась с толпой Чудих, которые ненавидели ее и с лихвой воздавали ей за ее колкий язычок.

 -- Но виконт не сказал еще, откуда у него эта красота! -- настаивала госпожа Гингерло.

 Преследование возобновилось.

 -- Да! да! Откуда она? -- подхватила толпа.

 -- Я вам сказал: из тех же стран, откуда и все вы, mesdames, для блаженства тех, которые восхищаются вами... с неба, -- возразил галантный, но скромный Баррас.

 -- Откуда бы она ни была, она чрезвычайно красива, -- заметила госпожа Рекамье.

 -- Да, у нее длинные великолепные волосы, которые ей гораздо больше к лицу, чем эти ужасные модные сосиски, -- просвистала Паулина Бонапарте, которая, сохранив свою длинную прическу, намекала на завитки "a la tirebouchon" госпожи Талльен, красоте которой она завидовала.

 В ответ на нелестное сравнение своих кудрей с сосисками госпожа Талльен кротко возразила:

 -- Да, вы правы. У этой дамы замечательные волосы, которые она не начесывает на уши.

 Удар был меток. Если б паркет будуара не был покрыт ковром, то присутствующие услыхали бы бешеное топанье ножек госпожи Леклерк, уши которой, длинные, тонкие, без ясных очертаний, приводили Паулину в отчаяние.

 Баррас, видевший приближение грозы и желавший отвратить ее взрыв, вскричал:

 -- Прелестные афинянки, пока вы меня здесь преследуете, вы пропустите концерт гражданина Гарата.

 -- А! Сегодня поет Гарат? Вот приятный сюрприз!.. Браво! -- кричала толпа, бредившая этим певцом, который обрел громкую славу в многом благодаря смешной аффектации, прельстившей Чудих.

 -- Да, дамы, -- продолжал Баррас, -- и не один Гарат, но и Эллеву, которому Директория разрешила въезд в Париж.

 Этот артист, бывший тогда в большой чести у женщин, замешанный в какой-то схватке полиции с "золотой молодежью", одним из лидеров которой он был, должен был бежать в Страсбург, чтоб скрыться от преследования Директоров, решивших послать его в армию, сражавшуюся в Италии.

 Едва услышав имена двух обожаемых певцов, Чудихи прицепились к Баррасу.

 -- Пойдемте же, гражданин Баррас, ведите же нас. Дайте приказ, чтоб концерт начался скорее.

 Во время этого разговора кавалер отошел к окну, откуда незаметно наблюдал за всем происходящим. Теперь он счел нужным вмешаться в разговор и, обращаясь к дамам, вскричал:

 -- Извините, гажданки, но господин Баас должен мне патию, чтоб дать отыгаться, и я ее тебую!

 Горя нетерпением присоединиться к любимой женщине, Баррас заговорил с Чудихами о концерте с единственной целью -- избавиться от них, но при вызове Ивона он подумал, что игра разгонит этих женщин, а потом он легко может отделаться и от молодого человека. Поэтому он сразу подхватил:

 -- Это правда, сударь, у меня ваших сто луидоров.

 Но Баррас не принял во внимание красоту Ивона, которая в эту эпоху распущенности поразила женщин.

 Они спрашивали себя, откуда взялся этот незнакомый кавалер, который носил наряд "щеголя", но которого они, однако, никогда не видали в своей свите.

 Не показывая вида, что заметил общее волнение, Ивон сел за стол и бросил кости, говоря:

 -- Пятьдесят луидоов, гажданин!

 -- Идет! -- отвечал Баррас.

 Директор между тем старался под каким-нибудь предлогом проводить дам, обступивших игроков со всех сторон.

 -- Ну, что ж? Прекрасные богини, вы забываете о Гарате и Эллеву?

 Но они и не думали уходить, а смеялись, кокетничали и заигрывали с Баррасом, чтоб привлечь внимание Ивона, который, весь погруженный в игру, не поднимал глаз от карточного стола.

 Баррас же, ежеминутно отвлекался, делал ошибку за ошибкой, удваивал, утраивал ставку после каждой проигранной партии.

 -- Вы мне поигали восемьсот луидоов, гажданин Диекто, -- скоро объявил Ивон.