Тайны первой французской революции - [15]

 -- Ставлю на квит или вдвое.

 Партия возобновилась. Но вдруг женская болтовня стихла, и послышались легкие шаги.

 "Кто-то вошел", -- подумал Ивон. И этот кто-то, должно быть, женщина, судя по тому, что эти болтушки замолчали, увидав ее. Он поднял голову. Глаза всех Чудих устремились на кого-то позади него. Он мог более не сомневаться: вошла женщина и остановилась за его стулом, увидев играющих. "Это она", -- подумал Бералек. И, не произнеся ни слова, продолжил игру, как будто не заметил нового соседства. Если бы он еще колебался, то выражение лица его партнера убедило бы Ивона окончательно, что он не ошибался.

 Баррас пожирал глазами женщину, стоявшую за спиной кавалера, и мысли Директора были уже далеко от игры. Он торопился выйти из-за стола, но едва заметный знак его любовницы приказывал ему кончать партию.

 Он проиграл без борьбы.

 -- Не хотите ли отыгаться? -- предложил Ивон.

 -- Вы позволите мне отказаться? -- отвечал Баррас.

 Так как в это время господства ассигнаций тысяча шестьсот луидоров составляли огромный куш, который проигравшему трудно было выплатить тотчас же, так же как и выигравшему неудобно унести с собой, Баррас отстегнул одну из печатей от цепочки своих часов и, подавая ее Ивону, сказал:

 -- Потрудитесь прислать мне эту вещицу завтра с вашим лакеем.

 Ивон принял печать.

 -- Гажданин Диекто, -- отвечал он, -- эта вещица стоит тепей так доого, что она достойна быть педложенною в виде подайка. Позвольте отдать ее на память о вас.

 И, не дожидаясь ответа Барраса, Ивон встал и повернулся, кланяясь.

 Да, женщина стояла позади него.

 Склонив голову, кавалер подал печать, говоря:

 -- Снизойдите, madame, пинять эту вещицу.

 Маленькая ручка потянулась к нему.

 Тогда Бералек поднял голову.

 Глаза их встретились, и Ивон побледнел. Лицо женщины вдруг передернулось от болезненного удивления, она дико вскрикнула и, зашатавшись, упала без чувств.

 Не попытавшись даже помочь ей, Ивон, пользуясь переполохом, бросился к двери.

 Он наткнулся на группу входивших людей, в числе их был Фуше. Кавалер мимоходом толкнул его локтем и исчез прежде, нежели кто-то вздумал остановить его.

 Чудихи толпились около упавшей в обморок женщины, когда Баррас отстранил их и обратился к Фуше:

 -- Помогите мне перенести ее на софу.

 Вдвоем они подняли ее. В это мгновение губы молодой женщины зашевелились.

 -- Она говорила. Что она сказала? -- спросил Баррас, который поддерживал ее ноги.

 -- Я ничего не понял, -- отвечал Фуше.

 Она произнесла несколько слов, и Фуше отлично разобрал их.

 Воспользовавшись суетой вокруг этой таинственной красавицы, Ивон покинул бал и какое-то время бежал куда глаза глядят. Мало-помалу спокойствие вернулось к нему, он перешел на шаг и осмотрелся.

 -- Где я? -- спрашивал он себя.

 Он находился в нижней части улицы Сены, месте мрачном, глухом и небезопасном в эту пору ночи.

 Он остановился перевести дух, но вдруг ясно расслышал шум шагов, раздавшихся в ночной тишине.

 "Уж не собираются ли напасть на меня?" -- подумал Ивон.

 И в тот же миг дюжина людей нагнала его и попыталась окружить.

 В одну секунду Ивон выхватил пистолеты и прислонился спиной к ставням какой-то лавочки.

 -- Эй вы! Негодяи! -- кричал он. -- Берегитесь! Вы имеете дело с человеком, который сумеет постоять за себя.

 Не обращая внимания на эти угрозы, Ивона взяли в кольцо и бросились на него по сигналу, данному шепотом:

 -- Кыш! Кыш! К точильщику!

V

 Найдя комнату друга пустой, Пьер Кожоль, сказали мы, тотчас же вспомнил о поручении Ивона Бералека, которое тот дал, уходя из гостиницы "Страус".

 -- Если я завтра утром не вернусь, отправляйся на поиски -- или освободить меня из западни, которую мне могу приготовить, или отмстить за мою смерть.

 Граф Кожоль вернулся в свою комнату и быстро переоделся в костюм работника. Он спрятал пистолет под куртку и запасся крепкой дубиной, которой, как всякий бретонец, умел отлично владеть.

 -- Итак, в поход, Собачий Нос! -- сказал он себе.

 Страх не давал Жавалю сомкнуть глаз. С самого раннего утра трепещущий трактирщик поместился на стуле в своей передней и, вытянув нос, глазами впившись в ряд колокольчиков от разных комнат, четыре часа терпеливо ожидал звона колокольчика из No 12-го, чтоб вскочить при первом зове своего страшного жильца.

 Следя за колокольчиками, трус предавался таким грустным размышлениям:

 "Я бы охотно прокричал: "Да здравствует Республика!" -- но если тигр спит, то он может рассвирепеть при неожиданном пробуждении. Вот уж восемь часов... А долго же спять в полиции!.. Остался ли этот палач доволен моим бордосским? Я помню, что разбавил несколько бутылок для иностранных путешественников: лишь бы ему не попалась одна из них! И каково подумать, что у меня нет других постояльцев, кроме этого полицейского шпиона! Все разбежались от моих патриотических криков! Если этот кошмар продолжится, то я разорен в прах!"

 Несмотря на свое отчаяние Жаваль имел одно утешение.

 "Ба! -- рассуждал он. -- По-моему, все-таки лучше разориться, чем быть расстрелянным. Да наконец, я укрощу этого свирепого зверя своим усердием, предупредительностью, а особенно дешевизной моего заведения", -- прибавил он с глубоким вздохом, при воспоминании о принятом обязательстве отказаться от обдирания путешественников.