Тайны кремлевской любви - [24]

Нет более убедительного доказательства в пользу того, что какое-то явление развилось до уровня всеобщего, как его отражение в пословицах и поговорках. Какие же пословицы и поговорки рождались у западных европейских народов того времени?

«В Риме все продажно: быки и овцы» (т. е. высшее и низшее духовенство); «В Риме можно делать все, что угодно, только благочестие немного приносит пользы»; «Три вещи привозишь обыкновенно из Рима: нечистую совесть, испорченный желудок и пустой кошелек»; «В Риме даже Святому Духу обрезали крылья»; «Если существует ад, то Рим построен на нем»; «Когда выбирают Папу, то ни одного черта не застанешь дома».

Подобные суждения рождались не только по причине ненасытной жажды денег со стороны римской церкви, но и пороков, которым богатство расчищало дорогу. Общераспространенными пороками церковников были лень, глупость, грубость, хитрость, жажда наслаждений и разврат. Им народное остроумие тоже посвятило немало поговорок:

«Монах боится труда как черт ладана»; «Надо пользоваться жизнью!» — сказал монах, звоня к завтраку; «Лень — начало монастырской жизни»; «Иван плохо видит, плохо слышит, плохо говорит, сделаем его попом»; «Он связывается с женщинами, как кармелит, обжирается, как бернардинец, пьянствует, как францисканец, воняет, как капуцин, и хитер, как иезуит»; «Ряса монаха — покрышка для мошенника»; «Собаки лают, волки воют, а монахи лгут»; «Монахини постятся так, что животы у них вздуваются»; «Я распинаю свою плоть», — сказал монах и положил крест на хлеб, ветчину и дичь.

Но все указанные и описанные пороки, если верить исследованиям истории нравов, это ничто в сравнении с чувственными эксцессами. Эротическая напряженность нашла в монастырях почву, особенна благоприятную для всех форм чувственного разгула.

Первой исходной точкой для чувственных удовольствий монахов и клира послужил вполне здоровый и нормальный протест против целибата (безбрачия). Он, как мы видели из приведенной цитаты Э. Фукса, был единственным средством церкви оторвать клир от частных интересов, сделать из него послушное иерархическое орудие в руках пап. Поэтому отречение от целибата могло стать для церкви отказом от господства.

Добровольно принятый в первые века христианства, целибат превратился со временем в категорический закон. Выгоды безбрачия обнаружились по мере того, как монастыри накапливали значительные богатства и становились важным средством церковного господства.

Однако даже самые строгие указы и наказания не приносили желаемых результатов. Кровь была сильнее папских булл, поэтому в монастырях стали распространяться «самые отвратительные, противоестественные пороки». На одном из церковных соборов в Париже было принято решение следить за тем, чтобы монахи и каноники не придавались содомии, чтобы «все подозрительные двери к спальням и другим опасным местам тщательно заделывались епископами», чтобы «монахини не спали на одной кровати».

Но ни самые строгие постановления, ни жестокие наказания не могли остановить подобное пороки. В конце концов, для клира была сделана уступка: отрицая за ним право на брак, ему разрешили иметь наложниц.

«Такая уступка оказалась тем более благоразумной, что эксплуататорская тактика церкви сумела извлечь из нее… огромные выгоды, — писал Э. Фукс. — Перед главою церкви открылся новый богатый и неиссякаемый источник доходов, так как большинство подобных индульгенций сбывалось клиру. Великие казуисты церкви немедленно изобрели и подходящие формулы, примирявшие противоречия. Когда в XIV в. снова вспыхнула борьба из-за вопроса о праве священников на брак и многие священники настаивали на возвращении этого права, то знаменитый и влиятельный французский церковный учитель Жерсон следующим образом оправдывал невоздержание монахов:

«Нарушает ли священник обет целомудрия, удовлетворяя свою половую потребность? Нет! Обет целомудрия касается только отречения от брака. Священник, совершающий даже самые безнравственные поступки, не нарушает, стало быть, своего обета, если совершает эти поступки как неженатый».

Жерсон лишь слегка ограничивал эту свободу священников: «Старайтесь делать это тайком, не в праздничные дни и не в священных местах и с незамужними женщинами».

Аргументы Жерсона стали, так сказать, догматическими взглядами. Чего же еще? Так как приходилось спасать кошелек, которому угрожала опасность, то как было не рискнуть высокой ставкой. В конце концов изобрели еще одну причину, как будто бы оправдывавшую право на наложницу в интересах самих же верующих. В другом месте тот же Жерсон говорит:

«Для прихожан является, конечно, большим соблазном, если священник имеет наложницу, но было бы для них еще большим соблазном, если бы он оскорбил целомудрие одной из своих прихожанок».

Во всяком случае, таким образом был найден путь, удовлетворявший обе стороны, и вопрос о целибате был решен в духе и — что важнее — в интересах церкви.

Очень быстро внебрачное сожительство широко распространилось среди духовенства. Вот несколько цитат из источников того времени:

«Во время происходившей в 1563 г. ревизии монастырей пяти нижнеавстрийских наследственных провинций почти во всех были найдены наложницы, жены и дети. Так, девять монахов бенедиктинского монастыря Шоттен имели при себе семерых наложниц, двух жен и восемь человек произведенных ими на свет детей; восемнадцать бенедиктинцев в Гарстоне имели двенадцать наложниц, двенадцать жен и двенадцать человек детей; сорок монахинь в Агларе — 19 детей и т. д.».