Тайны и герои Века - [58]

— Ладно, бери, Катя!

За дверью послышался голос хозяйки:

— Катька, Нюшенька, одевайтесь скорее, там хорошие гости приехали, живо, живо в гостиную, они заказали уже вино и харчи.

Катя побежала одеваться, а Нюша заперла ларчик, помыла руки и лицо, напудрила нос, провела карандашом по бровям и, надев ярко-зеленое платье, направилась в «зал».

Приехавшая компания из шести человек уже гоготала с девицами, слышался визг, и один из них, сев за пианино, забарабанил «Дунайские волны». Нюша незаметно вошла, села в уголок и, словно не замечая шума и треска, унеслась далеко мечтой. Грезились ей милое село, родной Волхов, белокурый Алешенька.

К ней подошел гость:

— Что это вы, барышня, точно аршин проглотили? Пляшите, веселитесь, пейте, за все плачу!

И, схватив Нюшу за руки, он притянул ее к себе, грубо облапал и завертел по комнате. Бедная Нюша!

Заповедь деда

Сереженька, мой мальчик дорогой. Ты сладко спишь сейчас, раскинувшись в кроватке. Мамы твоей нет — она ушла, а я, твой старый дед Иван, охраняю твой сон.

В квартире нашей тишина, и лишь студеный гул людских голосов глухо доносится до моего притупившегося слуха из верхних этажей этого парижского полукартонного дома. К наступившему времени я превратился в немощного, больного старика, покорно ждущего смерти. Все летит, хорошее осталось позади, будущего у меня нет, впрочем, какое же будущее может быть у семидесятишестилетнего старца? Но не всегда так было! Еще каких-нибудь десять лет тому назад я был здоров и силен, обладал крупным состоянием, видным положением и не помышлял, конечно, о теперешней своей участи. Впрочем, роптать не следует, так как великое множество людей нашего круга находится в положении куда худшем, чем мое. Твоя мама, моя дочь, лелеет, как может, мою старость, но и ей, бедняжке, нелегко.

Сереженька, мне пришла мысль в голову. Ведь пройдет еще лет двадцать, ты превратишься во взрослого человека, меня, конечно, к тому времени давно уже не будет на свете, и, слушая рассказы своей мамы обо мне, ты, быть может, узнаешь о грустной судьбе моей, а может, даже над ней и призадумаешься. Между тем, любя маму и тебя всей душой, мне хотелось бы хоть чем-нибудь облегчить твою жизнь. Теперь я нищ, а потому деньги — этот существенный источник человеческого благополучия — не могут быть мною тебе завещаны. Но я додумался до другого! Помимо денег имеются в жизни людей и иные немалые ценности в виде ума, характера, житейского опыта и т. д. Не в силах моих передать тебе ум и характер. Эти свойства даются людям Господом Богом при рождении, но опыт, этот бесценный результат долго наблюдавшего ума, может при известных условиях передаваться. И вот я решил твердо, во имя любви к тебе, подарить тебе, своему ненаглядному внуку, все, чем обладаю, свой опыт семидесяти шести лет полной множеством событий жизни. Я говорю, что передача эта возможна лишь при известных условиях, а именно: безграничной, легкой, нерассуждающей в тебе веры в то, что каждое слово в этих записках строго обдумано, взвешено и, конечно, до конца правдиво и искренно.

От мамы своей ты узнаешь, что я был неглупым, неувлекающимся, а спокойно-уравновешенным человеком, из чего ты поймешь, что всякое выставляемое мною здесь жизненное положение, прежде чем быть высказано, всесторонне мной рассмотрено, проверено и взвешено. В этом случае я был сугубо осторожен, так как предполагаю, что записки эти послужат тебе жизненным катехизисом, и это обстоятельство я ни на минуту не упускаю из виду.

Не думай, Сереженька, что жизнь, эволюционируя, в корне изменяется. Будь это так, и мой личный жизненный опыт свелся бы на нет, не принеся тебе пользы. Но это не так. Может видоизмениться темп жизни, технические завоевания могут наружно видоизменять ее, под влиянием науки могут перерождаться взгляды людей на те или иные жизненные явления, но сущность, остов, сокровенные двигатели душ человеческих неизменны во все времена и эпохи. Это умение души, подобно инстинктам, может под влиянием требований культуры данного века маскироваться в разные наряды, но как в минуты сильнейшего волнения оголяется душа отдельного человека, так и при мировых потрясениях обнажаются души целых народов. И в обоих случаях спадают маскарадные покрывала, и души людские проявляются и в XX веке таковыми, каковыми они были и век, и два, и более тому назад.

Вот почему те семьдесят пять лет, что лежат между нами, вряд ли послужат помехой тебе. Верь своему деду и пойми, что ни расчет, ни поза не руководят им, а лишь живейшая кровная любовь к тебе, мой мальчик, мой родной и славный Сереженька. Запомни и уверуй в намеченные здесь мною тезисы, и тебе не придется сызнова открывать Америку, тебе не придется платить жизни тяжкой дани в виде бесплодных исканий и трудных разрешений, так называемых проклятых вопросов. Ты вступишь в жизнь и поведешь ее уверенно и смело, минуя горечь разочарований и доведя до минимума количество ошибок в ней. Наш соединенный столетний опыт да предохранит тебя, мой мальчик, от неизбежных без него промахов и да послужит тебе верной опорой в странном и непонятном процессе, именуемом жизнью. В двадцать один год, то есть в день твоего совершеннолетия, мама твоя передаст тебе эти записки — подарок твоего деда. В ту пору они не порадуют тебя! Пробежав эти записки рассеянным взглядом, ты отложишь их на заднюю полку, но чем дальше, тем чаще ты будешь возвращаться к ним, и лишь к тридцати годам примерно ты оценишь их полностью и поймешь, что не так уж убог был подарок старого деда.