Тайны и герои Века - [57]

Наконец Бог сжалился и привел наниматься к одним господам, я сговорилась с ними, а они, узнав, что я новгородская и только что из деревни, не посмотрели в паспорт, а просто спрятали его и оставили у себя. У меня еще оставалось три рубля, и я сейчас же заказным денежным письмом отправила их маменьке.

Прошло дней пять, и вдруг является почтальон и говорит: «Кто здесь Анна Сергеевна?» — «Это я», — отвечаю. «Вам письмо, распишитесь». Я расписалась и гляжу, мне письмо мое вернулось. «Да это же мое письмо», — говорю я. «Да-с, — говорит почтальон, — ваше, и вернулось оно к вам за смертью адресата, тут и отметочка есть». «Это что же означает?!» — «Адресат-то, которому письмо вы писали, померла».

Я так и взвыла! Маменька бедная, да неужто? Поплакав, я сейчас же написала подруге Насте, приклеила ей марку на ответ и попросила мне описать маменькину кончину и что сталось с братишкой.

Тут Нюша горько заплакала, всплакнула Катя.

Затем Нюша продолжила:

— Через неделю получила я письмо от Насти. Я его запомнила наизусть: «В первых строках моего письма уведомляю вас, что маменька ваша, Марта Савельевна, померла 21 января сего года от голода и горя. После пожара она с младенцем побиралась по соседям, все недомогала и все ждала от вас помощи, а после получила письмо от вас, где вы денег не обещали в скором времени. Затем пришло письмо от вашей тетки из Питера, она извещала, что вы проворовались и посажены в тюрьму. И после этого я вам больше не подруга и знакомства с вами вести не желаю. Маменька ваша, как узнала про тюрьму, вскоре же и скончалась. Брат ваш три недели уже как помер. Известное дело, какая жизнь младенцу у чужих людей. И били его, и плохо кормили, и на мороз босым выгоняли. Тятя мне не позволил вам писать. Написала я в последний раз, больше не пишите. Известная вам ваша бывшая подруга Настя».

Как прочла я письмо, так и свалилась замертво, как сноп, потом водой откачивали. Чуть я опомнилась, как слышу, барыня зовет. Я пошла к ней, а она говорит: «Вот что, Нюша, и жалко мне тебя, а делать нечего, держать тебя мы больше не сможем. Сейчас старший дворник принес твой паспорт из прописки и указал на тюремный штемпель. Ты нас обманула, сказав, что прямо из деревни приехала. Бог с тобой, вот тебе жалованье за недожитый месяц, но уходи, нам боязно: еще наведешь кого!» Мое горе от письма было так сильно, что на это я ничего не сказала, собрала свой узелок и ушла.

Долго я бродила по городу, не зная, где голову приткнуть, наконец очутилась в скверике против Царскосельского выхода, села на скамеечку и принялась плакать. Ко мне подсела какая-то барыня, поглядела так жалостливо да и говорит: «Чего это вы, голубушка, плачете?» Я еще пуще. «Да вы скажите, быть может, я чем помогу». И такой показалась она мне участливой, и так тяжело было на душе, что я возьми да и расскажи ей все, вот как тебе. Она выслушала меня, да и говорит: «Да! Дело ваше сурьезное. В деревню ехать не к кому да и незачем. Здесь места с таким паспортом не найдете, впрочем, вы уже и пробовали. А все-таки, если хотите, я помочь могу». — «Милая барышня, — воскликнула я, — век буду Бога молить, помогите». — «Вот что, вы не маленькая, и я вам по-честному все скажу. Есть у меня на примете один старичок, добрый и богатый. Любит он особенно невинных, а за невинность заплатит вам двадцать пять рублей. Если вообще хотите, то можете переселиться ко мне. Я одену вас чистенько, дам комнату и кормить стану, ну а иногда, когда по вечерам приезжают гости, так уж вы не противьтесь, будьте ласковы с ними, и от них вам перепадать будет немало. Жизнь легкая, веселая, а впрочем, вам идти некуда. Ну что же, согласны вы?»

Я долго молчала, понимая, на какой путь зовет она меня. Куда было деваться? Куда идти? В воду, в петлю, под трамвай? И я с тяжелым сердцем согласилась.

И вот, Катя, уже год, как я живу здесь. И тошно мне, и скверно, а куда сунуться? Что впереди? Протяну еще лет пять, а там истаскаюсь, может, заболею, и предложит мне наша хозяйка сначала перебраться из этой комнаты в общую, а там скажет, как говорила Каролине Карловне: «Ты, Нюша, уже устарела, гостям ты больше не нужна, никто на тебя и смотреть не хочет, ты отдохнула, пожила вволю, и будет, пора и на покой, ты мне больше не нужна». И что тогда, куда идти? Здоровая не будешь, от работы отвыкнешь… Одно останется, что руки на себя наложить…

— А ты будь умной, Нюша, не бросай деньги, а подкапливай под старость, ведь от гостей тебе, красавице, поди, немало перепадает.

— Конечно, Катя, перепадает; да вон, видишь, на столике трешка, может, вчерашний, уходя, оставил. Да только я не умею деньги держать, как-то все уходят. Выйдешь на улицу, увидишь старушку, похожую на маменьку, и отдашь все, что в кошельке. А иной раз мальчик попадется схожий с Алешенькой, таким, каким он в моей памяти удержался… — И Нюша глубоко вздохнула.

На улице давно спустились сумерки. На промерзлом стекле окна тысячами огней переливались газовые фонари, в комнате стало почти мрачно.

— Послушай, Нюша, дай мне эти три рубля до завтра, я ей-богу отдам. Сижу без гроша, а этот Серега как прорва: ему денег не напасешь.