Тайны дома Романовых - [48]

Все они, как только Елизавета оказалась на троне, мгновенно стали камергерами, получив и значительные поместья, и потомственное дворянство.

Среди близких Елизавете людей был и дворцовый истопник Василий Васильевич Чулков. В отличие от своих более удачливых товарищей, природа не одарила его ни красотой, ни ростом. Он был безобразен лицом и очень мал. Но у Чулкова было и очевидное преимущество перед ними – Василий обладал исключительно тонким слухом и, когда дремал, был необычайно чуток. Елизавета очень боялась ночного ареста, и потому Чулков все ночи проводил в комнате перед ее спальней, подремывая, но не засыпая, в кресле. Оттого-то и он, знавший о всех галантах своей госпожи, проходивших мимо него в ее опочивальню, так же, как и они, был удостоен императорских милостей. Да только милости эти были большими, чем у мимолетных фаворитов. Если каждый из них стал только камергером, то истопник Чулков получил все, что и они, а кроме того орден Александра Невского, чин генерал-поручика и большие богатые поместья.

Однако и Лялин, и Возжинский, и Скворцов оказались не более чем мотыльками-однодневками по сравнению с новым их соперником, прочно завладевшим сердцем цесаревны.

В 1731 году из Венгрии возвратился в Петербург полковник Федор Степанович Вишневский, куда он ездил покупать вино для Анны Ивановны. Он привез императрице не только обоз с вином, но и прекрасного лицом и статью двадцатидвухлетнего казака-малоросса Алексея Розума, встреченного им по дороге из Венгрии возле села Чемер, что неподалеку от города Глухова на пути из Киева в Чернигов. Полковник, остановившись на отдых, услышал, как поет Розум, и упросил чемерского дьячка, у которого Алексей жил, отпустить певца в Петербург. Там парень был представлен обер-гофмаршалу Рейнгольду Левенвольде, и тот поместил его в дворцовый хор Анны Ивановны. А оттуда забрала Розума к себе цесаревна Елизавета, пораженная и дивным голосом, и сказочной красотой своего ровесника-певчего.

Французский посол, маркиз де Ла Шетарди, хорошо осведомленный об интимных делах двора, писал в 1742 году о событиях, произошедших за десять лет до того: «Некая Нарышкина, вышедшая с тех пор замуж (речь идет об Анастасии Михайловне Нарышкиной, вышедшей замуж за генерал-майора Василия Андреевича Измайлова и ставшей затем статс-дамой Екатерины II. – В.Б.), женщина, обладающая большими аппетитами и приятельница цесаревны Елизаветы, была поражена лицом Разумовского, случайно попавшегося ей на глаза. Оно действительно прекрасно. Он брюнет с черной, очень густой бородой, а черты его, хотя и несколько крупные, отличаются приятностью, свойственной тонкому лицу. Он высокого роста, широкоплеч… Нарышкина, обыкновенно, не оставляла промежутка времени между возникновением желания и его удовлетворением. Она так искусно повела дело, что Разумовский от нее не ускользнул. Изнеможение, в котором она находилась, возвращаясь к себе, встревожило цесаревну Елизавету и возбудило ее любопытство. Нарышкина не скрыла от нее ничего. Тотчас же было принято решение привязать к себе этого жестокосердого человека, недоступного чувству сострадания».

К этому времени Шубин уже томился в неволе, а конюхи и истопники не шли ни в какое сравнение с неожиданно появившимся могучим чернобородым любовником.

Елизавета пришла в восторг от альковных утех с ним и огромной силы его страсти. Приближая Разумовского к своей особе, Елизавета сначала переименовала своего нового друга из певчих в «придворные бандуристы», а затем он стал и «гоф-индентантом», получив под свое начало двор и все имения своей благодетельницы.

Став одним из влиятельных придворных, Розум, превратившийся в Алексея Григорьевича Разумовского, остался добрым, скромным, умным человеком, каким и был прежде. Он любил свою мать, заботился о брате и трех сестрах, посылая им деньги, принимал своих деревенских земляков, приезжавших в Петербург, и старался никому не делать зла.

Приблизившись к Елизавете Петровне в 1731 году, Алексей Разумовский оказался чуждым дворцовых интриг, политических игр, коварства, хитростей, борения страстей и не изменил себе на протяжении всей своей жизни. Этими качествами он снискал уважение многих сановников и аристократов. В числе его друзей были и многие родственники Елизаветы Петровны. И сама цесаревна, казалось, приняла тот образ жизни и характер отношений, какой был свойственен ее «другу нелицемерному», как в одном из писем назвала она своего возлюбленного Алексея Разумовского.

Кроме того, не следует забывать, что и Алексей, и Елизавета были необычайно сладострастны, молоды и сильны и обуревавшую их страсть ставили на первое место среди всех прочих чувств.

Уже в самом конце описанных здесь событий, когда заговор вот-вот должен был разразиться, произошел эпизод, красноречиво свидетельствующий об интимных отношениях Елизаветы с Разумовским, а в связи с этим и о подлинных ее отношениях с Лестоком, о чем в довольно изысканнной манере и вместе с тем не без натуралистических подробностей информировал прусского короля Фридриха II его посол Мардефельд-: «Особа, о которой идет речь, соединяет в себе большую красоту, чарующую грацию и чрезвычайно много приятного с большим умом и набожностью, исполняя внешние обряды с беспримерной точностью». (Добавим, что эта ее набожность, любовь к церковным службам и особенно к их обрядовой стороне, как и сердечная склонность цесаревны к русским песням, хороводам и простой народной пище приводили в восторг патриотов, негодовавших против засилья немцев, руководивших страной, но не знавших даже ее языка. Переходя же к личным отношениям цесаревны и ее лейб-медика, Мардефельд продолжал: «Родившаяся под роковым созвездием, то есть в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой, она ежедневно по несколько раз приносит жертву на алтаре матери Амура, значительно превосходя такими набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда. Первым жрецом, отличенным ею (Елизаветой. –