Тайная жизнь влюбленных - [25]

Шрифт
Интервал

Она чувствовала холодную пластмассу трубки и ее прикосновение к уху. Слышала на другом конце провода свой собственный голос.

Тяжесть маминых туфель, которые она несла в спальню. Мысль, что однажды вырастет и тоже будет носить такие.

Случайная встреча с другом.

Все давно прошло.

Затем дождь ее жизни остановился, и воцарилась темнота, только медленно билось сердце. Приглушенный звук, словно под водой.

Снова пошел дождь мгновений, и она окунулась в омут известных лишь ей мелочей:

Утренний свет, струящийся сквозь занавеси.

Запах школьных классов.

Стакан молока.

Мечты об отце, ощущение его рук на своих плечах.

Ее голова, лежащая утром на прохладной спине нового бойфренда. Такое случалось дважды, и каждый раз она словно рождалась заново.

Снова бабушка с дедушкой, но уже как герои своих собственных историй — идущие босиком по снежной грязи и наткнувшиеся на захороненную руку.

Конец войны.

Домик во Франции.

Дочь.

Внучка.

Мама за рулем старого коричневого «Рено».

Мари-Франсуаз не чувствовала своего тела и не могла закричать.

Ни звука, абсолютная тишина, лишь немое кино, проецируемое на внутреннюю часть черепа.

Она сознавала, что умирает, но еще острее сознавала, что пока жива. Будь у нее больше времени, зародилась бы надежда на спасение. Однако ее лишь затопили воспоминания.

Оставшиеся не задутыми свечи на торте — неважно, сколько лет, главное — поочередное угасание огоньков.

Звук шагов в коридоре. Она крадется босиком в кухню и видит умершего дедушку за кухонным столом. Дверца холодильника открыта.

Неразбитое яйцо на полу.

Пронзительный крик бабушки.

Теперь воспоминания не приносили боли. Жизнь стала открытым окном, а она — бабочкой. Если бы не периодические провалы в темноту, напоминающие о телесной жизни, она чувствовала бы себя на каникулах, плывущей в прохладной глубине, каждое движение рук в воде — целая философская система.

А затем Мари-Франсуаз явственно ощутила запах старого бабушкиного пальто, висевшего за кухонной дверью вместе с хозяйственной сумкой и метлой. Ей пришло в голову, что она прожила всю свою жизнь под обломками разрушенного здания, что эта жизнь придумана ею самой, той, которую она никогда до конца не знала.

И с беспринципностью умирающей она незамедлительно влюбилась в темноту и в те восемь секунд, что ей остались, — каждая секунда словно кусок хлеба для изголодавшегося человека.

Яблоки

На улицы Бруклина упал вечер, и вывеска над обувной мастерской Сержа засветилась красным неоном. Она будет гореть до самого утра, напоминая каждому прохожему, попавшему в свет уличного фонаря, что некоторые вещи нуждаются в ремонте. Никто не пройдет мимо слепящего блеска инертного газа, с негромким гудением текущего по трубочкам в форме букв.

На витрине под неоновой вывеской Серж выставил несколько пар обуви, так и не востребованных владельцами. Тщательная реставрация превратила их в угрюмые копии самих себя.

Под полкой с пыльными русскими журналами стоял колченогий стул для клиентов, которые ждали, пока Серж подбивает, клеит и зашивает их обувь. Тяжелый, крепкий запах клея перебивал все остальные, вводя босоногих посетителей в состояние прострации.

Видавший виды стул не мог выдержать полного веса человека, но каким-то чудом оставался на месте — восхитительно древний, с одной ножкой, занесенной над ковром, словно навеки погруженный в мечту отправиться на прогулку.

Серж — крупный русский с дубленым лицом и грустными выцветшими глазами. В молодости его огромные волосатые руки и мощная стать вызывали интерес у любителей кулачных боев. Однако он никогда не ввязывался в пьяные разборки, поэтому его считали туповатым или трусливым — считали ошибочно.

Серж учил английский — медленно, опасливо, как старики заходят в море. Ему нравилось изучать язык, потому что в значениях и произношении странных чужих слов скрывалось множество тайн. Новые слова слетали с губ Сержа и порхали по классу, словно бабочки — на удивление всем.

Серж ходил на курсы английского языка при Русской православной церкви, спроектированной по образцу одного из храмов Санкт-Петербурга. Он не раз слышал горячие споры соседских детей, доказывающих друг дружке, что церковь частично построена из шоколада. Однажды на уроке учительница спросила, у кого какая профессия, подмигнула Сержу и поведала классу, что английские слова для названия подошвы обуви и человеческой души произносятся абсолютно одинаково[1].

В тот вечер Серж долго ворочался в постели. Струившиеся сквозь квадратики занавесок лучи полной луны окрашивали его убогую квартирку в цвет слоновой кости, превращая обшарпанную мебель в черствый свадебный торт.

Он вспомнил выученное на уроке слово и произнес его вслух. Ночь уже прошла, а утро еще не наступило.

Через три недели Серж бросил занятия, потому что у него постоянно слипались глаза. На свой последний урок он пришел раньше и объяснил учительнице, что везде засыпает — возможно, из-за клея, которым пользуется на работе. Та расстроилась, что он уходит, и посоветовала читать газеты на английском.

Собрались остальные ученики, и через каких-то двадцать минут Серж провалился в сон, а вынырнул на поверхность уже в другом мире. Он снова был в России — заходил в старый семейный дом. Дул легкий ветерок. Через открытую дверь выпорхнули какие-то птички, задев его крыльями по лицу.


Еще от автора Саймон Ван Бой
Все прекрасное началось потом

Афины издавна слыли местом, куда стекаются одиночки. Ребекка, Джордж и Генри встретились в Афинах. Их эмоциональная связь – то ли дружба, то ли роман – стала отправной точкой для истории. Истории о жарком городе и неумелых попытках обрести себя, о внутренней красоте и о пронзительных воспоминаниях, берущих начало еще в детстве. Отчасти – но только отчасти! – о любви. Потому что она была, конечно. Но все прекрасное началось потом.


Иллюзия разобщенности

Случайная встреча во Франции молодого немецкого дезертира, единственного выжившего в своем подразделении, и сбитого американского летчика свела воедино несколько судеб (и даже поколений). Наши жизни подчас переплетены самым невероятным образом. Все мы связаны между собой призрачными нитями, но не каждому выпадает шанс это прочувствовать. Как же очнуться от всеобщей иллюзии разобщенности? Кто сможет нам в этом помочь?


Любовь рождается зимой

«Любовь рождается зимой» – сборник удивительно красивых импрессионистских историй, которые в деликатной, но откровенной манере рассказывают о переживаниях, что коснулись однажды и самого автора. Герои этой книги – фланеры больших городов. Пережив в прошлом утрату, они балансируют на грани меж меланхолией и мечтой, а их любовь – это каждый раз причуда, почти невроз. Каждому из них предстоит встреча с незнакомцем, благодаря которой они пересмотрят свою жизнь и зададут себе важной вопрос. Каким бы стал этот мир – без них?


Рекомендуем почитать
Листья бронзовые и багряные

В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.


Скучаю по тебе

Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?


Сердце в опилках

События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.


Страх

Повесть опубликована в журнале «Грани», № 118, 1980 г.


В Советском Союзе не было аддерола

Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.


Времена и люди

Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.