Тайная слава (авторский сборник) - [188]
И, как я уже сказал, не успел Панург жениться на противной дочке торговца с Rue Quincangrogne, как она отняла у него все до последнего гроша. Верно, га женщина была ведьмой и, может быть, кем-то еще, о чем я пока умолчу. Поверите ли вы, она навела на Панурга порчу и принудила его считать себя абсолютно нищим. В итоге он смотрел на Sol d' Or[312], вопрошая: "Какая от него польза? Так, просто блестящая глыба, на которую я могу пялиться каждый день". А когда завистники интересовались Ангельскими садами, он обыкновенно отвечал вопросом на вопрос: "Где они? Вы их видели? Лично я — нет. Покажите их мне". И так обстояло дело со всеми прочими дарами. И все это время жена-негодница лупила его почем зря, отчего в глазах несчастного Панурга постоянно стояли слезы, а соседи утверждали, что его вопли раздавались по всей земле. Тогда круг ом поговаривали, что он не справился с мужним делом и ничего хорошего из их брака не выйдет.
К счастью для Панурга, эта… ведьма-жена временами засыпала на ходу на несколько минут, и тогда у него случались маленькие периоды мира и спокойствия, когда он задавался вопросом: что стало с теми веселыми девчонками и обходительными леди, коих он знавал в прежние времена и сыграл в их жизни роковую роль, преподав им овидиеву arte amoris[313]? Теперь, конечно, при его нынешней жизни, стоило бы упомянуть имя одной из них, а что до тайных визитов, похищенных ласк, объятий украдкой или каких-либо других пустяков подобного рода, то они заканчивались неизменным "Прощай, увидимся после дождичка в следующий четверг". Это все мелочи, тем более худшее всегда позади; и я знаю, что от мысли, которую я пытаюсь до вас донести, ветер стенает и плачет зимними вечерами, облака изливаются слезами, а небо становится черным. Так как, говоря по справедливости, она несет в себе величайшую печаль от начала мира. Мне обязательно нужно высказать ее, и побыстрее, пли я не сделаю этого никогда, причем высказать на простом английском. Слова мои — такая же правда, как и то, что я сижу перед вами и попиваю доброе пиво: со дня женитьбы Панург не отведал ни глотка, ни капельки, ни пеннивейта[314] спиртного! Он взывал к состраданию жены, рассказывал, как служил Гаргантюа и Пантагрюэлю и пристрастился пить во сне, но супруга просто-напросто послала его к черту — она даже не позволяла ему смотреть, по ее словам, на это противное зелье. "Попробуй только тронь, только пригуби, только понюхай!" — приговаривала она словно девиз. Чтобы восполнить такую потерю, она наградила его значком члена общества трезвости. "Далось вам это пойло? — говаривала она. — Ступайте-ка лучше займитесь делом. Вам это будет полезнее".
Жалко и грустно было смотреть на несчастного Панурга. В конце концов он дошел до такого отчаяния, что однажды, когда жена задремала, воспользовался моментом и дал деру к Пантагрюэлю, которому выложил всю свою историю в таких красках, что по щекам Пантагрюэля от искреннего сострадания к бедствиям друга потекли слезы, и в каждой слезинке было ровным счетом по сто восемнадцать галлонов, согласно вычислениям лучшего из геометров. Великий муж понял, что перед ним безнадежный случай. Только богу известно, сказал он, можно ли тут что-нибудь поправить; однако в одном он был уверен — подобные дела не улаживаются второпях, поскольку речь шла не об игре в биту, где можно было обойтись одним-двумя галлонами вина. Поэтому он рекомендовал Панургу запастись терпением и смириться с* характером супруги на несколько тысяч лет, а там поглядим, что можно будет сделать. Но чтобы терпение друга не истощилось, он дал ему необычное снадобье или лекарство, приготовленное великим искусником с китайских гор. Это лекарство Панург должен был бросить в стакан жены, а сам при этом не пить вовсе. Жене следовало давать дозу дурманящего напитка по три раза на дню, отчего сон ее постепенно станет продолжительнее. В эти моменты Панург сможет наслаждаться покоем. Панург в точности выполнял рекомендации друга и время от времени получал отдых. Поговаривали, что когда чертова женщина храпела и фыркала во сне, он успевал пару раз приложиться к настоящему напитку — доброму крепкому пиву из пузатого бочонка, — откуда ои лакал нетерпеливо, словно котенок сливки. Другие утверждали, будто одни пли два раза он рассказывал о своих прежних проделках, пока жена храпела под солнцем. Женщины, не таясь, сплетничали про то, как их старая госпожа, мадам София, танком бегала к нему в дом, и бог ведает, чем она там занималась за плотно закрытыми дверьми. Однако туренцы всегда были горазды разносить дурные вести, так что не следует верить всему, что они говорят. Не стану пересказывать того, о чем шептались низкие сплетники, падкие на скандальные новости и всегда готовые оговорить человека, будто он содержит одну хозяйку в Иерусалиме, другую в Элевсине, а третью в Египте, и вообще жен у него столько же, сколько в гареме Великого тюрка, рассеянных по городам и селам Азии. Однако я и в самом деле считаю, что он, бывало, целовался по темным углам, а занавес поперек одной из комнат дома мог бы поведать немало забавных историй. При всем при том La Vie Mortale (чума на нее!) чаще только прикидывалась спящей, и если просыпалась по-настоящему, то дело было совсем дрянь. Так как, вы сами видите, женщина была не дура и быстренько смекнула, что тут творится нечто неладное. Пива в бочонке явно поубавилось, и она не раз заставала муженька навеселе и гонялась за ним по всему дому, чтобы намылить уши. Был случай, когда мадам София прибрала к рукам ее колечко, а в другой раз как-то под утро эта очаровательная леди появилась до того надушенной, что от нее пропах весь дом. Когда же проснулась La Vie, в жилище стоял запах, что в твоей церкви. Тут она выдала такое, скажу я вам… удары, проклятья и вопли были слышны как в Амбуазе, на одном берегу, так и на другом, в Луине
