Шереметьев бросил на меня насмешливый взгляд, спрятал пистолет и сказал:
— Не горячка ли у тебя?..
Когда мы вернулись в дом, Импи стояла у печки, прислонив к горячему кафелю перину. Одну постель она уже приготовила, теперь грела вторую. Увидев это, Володя решительно заявил:
— Мне надо выспаться! Постелите мне на этом вот большом сундуке.
Я следила за Импи. Ни один мускул не дрогнул на её смуглом лице при словах Шереметьева.
«Всё же, в сундуке что-то есть!» — окончательно решила я.
Старик мирно похрапывал, забравшись на тёплую русскую печку. А Импи бесшумно ходила в красных шерстяных носках по крашеному полу горницы, как ни в чем не бывало, укладывала на широкую крышку сундука перины, простыни, подушки, цветистое лоскутное одеяло.
Володя остался доволен такой пышной постелью. Он, сняв унты, прилёг поверх одеяла и с такой силой потянулся, что под тяжестью его тела в сундуке даже зазвенело музыкальное устройство, скрытое в замке.
Импи предложила мне свою постель, под пологом, но я наотрез отказалась и направилась на кухню к лавке. Импи не протестовала. Переодевшись в длинную, до пят, сорочку и оставив на лавке свою одежду, она привернула фитиль в лампе и неслышно исчезла под пологом.
Дверь из горницы в кухню осталась открытой.
Я проверила, закрыта ли выходная дверь, взяла автомат и улеглась поверх своей постели в одежде. Некоторое время лежала молча с закрытыми глазами, предаваясь тревожным мыслям. Я решила не спать.
Неожиданно созрело решение: немедленно идти на аэродром, у самолёта переждать метель и воспользоваться первым же прояснением, чтобы взлететь. Шереметьева мне не убедить, а действовать необходимо. Нужно немедленно взять под охрану ручьи, соединяющие Юля-ярви и Бюля-ярви. Наконец, как там мой самолёт? Тут я вспомнила о тени, метнувшейся между валунами. «Вдруг меня отсюда не выпустят?..» — мелькнула мысль.
Осторожно я натянула поверх гимнастёрки свитер из верблюжьей шерсти, на голову — шапочку с кистью, влезла в лыжные штаны Импи и вместо унтов — в её пьексы. Теперь я вполне могла сойти за неё в призрачной полутьме полярной ночи.
Очередное снежное облако пробежало. За окном стало светлей. Надо торопиться.
— Товарищ Шереметьев, — позвала я, — вы уже спите?
— Дремлю, — отозвался Володя.
— Закройте за мной дверь, — я должна сходить прогреть мотор самолёта.
— Да?.. Ну хорошо!
Шереметьев подошёл ко мне и шёпотом спросил:
— Вы всё еще фантазируете, товарищ младший лейтенант?
— Да.
— Прекрасно. Как видите, я уже вовлечён в эту сказку и придавил своим телом крышку сундука, полного разбойников. Теперь им не вырваться!
— Товарищ Шереметьев… Володя, вы постерегите этого старика, девушку, свою жизнь… Вот вам автомат… Не спите, пока я не вернусь. На войне всякое бывает. Кто этот дед? Кто эта Импи? Разве мы знаем? А если они сорвут важную боевую операцию?
— Хорошо… Но вы… Верочка, как же ты одна?
— Я быстро… Я ведь на лыжах… как на крыльях.
— Признаться, я сейчас не смог бы стронуть с места ни одной лыжи…
— Вам нужно остаться и не спускать глаз с этой жёлтоглазой девицы… Не выпускать её ни на минуту даже за дверь. На всякий случай. Край засорен диверсантами. Вы еще этого не испытали. А нам — местным старожилам — уже приходилось кое-что видеть. Так что лучше насторожиться…
— Ну, хорошо, хорошо…
Тут я представила себе, что Импи лежит и вслушивается в наш разговор. И тогда я сказала громким шёпотом:
— Понятно, товарищ Шереметьев! Есть… Отдыхайте. Я подрулю самолёт поближе к дому, и мы перелетим на Юля-ярви.
— Ясно, действуйте, — включаясь в мою игру, так же громким шёпотом ответил Шереметьев.
Я пожала руку Володи и вышла. И когда дверь за мной захлопнулась и звякнула заложенная щеколда, у меня вдруг защемило сердце… «А вдруг я его больше не увижу?..»
В сенях я отыскала лыжи Импи и завладела ими. И только сошла с крыльца и стала на лыжи, как вдруг услышала хриплый окрик:
— Импи!
Я сильно оттолкнулась палками. Вслед прозвучала какая-то вопросительная фраза по-фински.
Делая вид, что не слышу, я убыстряла бег, направляясь вниз, в долину ручья.
Когда лыжи скользнули с горы и ветерок повеял в лицо, до меня донёсся третий окрик. Кто-то пытался остановить меня. Но было уже поздно: я выскочила из ловушки на волю. Крутой спуск всё ускорял бег моих лыж. Ветер свистел в ушах, и за спиной словно вырастали крылья!
Лыжи несли меня не к нашему аэродрому, а к озеру Бюля-ярви, где прозябал оставленный нами самолёт. Главное — уйти от погони. А если самолёт цел — перелететь на Юля-ярви, доложить командованию о своих подозрениях, а потом — на выручку Шереметьева. Он продержится, у него автомат. И, если на то пошло, советский воин должен уметь постоять за свою жизнь.
Эти мысли отвлекли моё внимание, и я чуть-чуть не наскочила на валуны, торчавшие из-под снега.
Резкий разворот. Я оглянулась, и сердце захолонуло: следом за мной неслась белая тень…
Это, видимо, был тот, кто принял меня за Импи.
От всей души пожелав ему налететь на валуны, я обошла их и устремилась дальше. Передо мной возникали то корявые, искалеченные ветром карликовые сосны, то пни от погибших деревьев, то снова груда валунов. Каждую секунду вырастала новая опасность. Налететь даже на мелкий камешек — значило расщепить лыжи, и тогда всё кончено…
