Тайна Юля-Ярви - [5]
— А тот сундук с гравировкой, не его подарок? — спросила я неожиданно для самой себя. И вздрогнула от взгляда, который бросила на меня Импи.
— Сундук? Который? Вот если тот, что самый большой, как гора, так он куплен отцом моей покойной жены в Архангельске для приданого. Какой это замечательный сундук! У него крышка и изнутри — заглядишься!
— Это интересно.
Импи быстро проговорила что-то по-фински.
— Испорчен, замок испорчен, — недовольно пробормотал старик. — А какой там механизм: когда повернёшь ключ — начинает играть музыка!
При словах «музыка» Импи сняла со стены и подала старику какой-то инструмент, похожий на цитру, хотя старик и не просил девушку делать это.
— Ах, кантеле! — улыбнулся старик. — Я вам сыграю на кантеле и спою что-нибудь. Русские люди… добрые гости… Ещё чарочку — и дело пойдёт!
Выпив вторую чарку коньяку, старик разгладил усы, улыбнулся в бороду и перебрал туго натянутые струны.
— Я спою вам песню про наших водяных-картёжников, о причудах наших озёр.
И запел хрипловатым голосом какую-то странную мелодию, аккомпанируя себе на кантеле. Чем дальше он пел, тем внимательнее я прислушивалась к словам песни. Песня эта была необыкновенная. Я таких еще не слыхала.
И старик снова потянулся к фляжке с коньяком, хотя и был слепой.
— Повторите-ка мне эту песню, — попросила я.
Импи что-то сказала очень сердито. Это обидело старика.
— Глупая сказка, говорит моя учёная внучка! И ничего она не глупая, — обратился к нам старик. — Наши озёра так устроены, что человек может своей рукой осушить одно и переполнить водами другое. Как самовар, так можно опустошить озеро Юля-ярви…
Импи снова крикнула старику что-то злое, предостерегающее. Старик замолчал.
— Нехорошо возражать старшим, — шутливо заметил Шереметьев и взял смуглую руку девушки в свои ладони.
«Он, кажется, увлёкся, — с досадой подумала я. — И бывает же так: желая людям добра, мы невольно начинаем их любить. И часто без достаточных оснований».
Мы обменялись с Импи быстрыми, недружелюбными взглядами, словно две соперницы. А старик, ощутив неловкость паузы, вдруг что-то вспомнил, бросился в горницу, с поспешностью и ловкостью удивительной для слепого, и вынес оттуда какую-то книжку.
— Вот, — сказал он, — вот тебе разговорник, русский. Его забыл у нас профессор. Он всегда пользовался этим, когда его не понимал какой-нибудь финн!
Володя взял книжку, потрёпанную, давно лишившуюся корок. Это был старый русско-финский словарь.
— Ну вот, — сказал он Импи, — теперь мы поговорим, — и, улыбаясь, стал перелистывать словарь, стараясь составить хоть какую-нибудь фразу.
А мне было не до этой забавы.
Песня старика и его пояснения о неустойчивости воды в озёрах встревожили меня. Появилось чувство, что над нами нависла какая-то угроза, и угроза прежде всего со стороны этой длинноволосой девушки… Почему она так возражала против песни, против рассказа старика об озёрах? Может быть, не хочет, чтобы знали мы об особенностях озёр? Случайно или не случайно выбрал старик из всех своих сказок именно про те озёра, на одном из которых устроен аэродром?
Импи встала и, зевнув, сказала что-то.
— Пора готовить вам постели. Надо согреть перины. Они хранятся у нас на чердаке. Помогите их принести, — сказал старик Шереметьеву.
Импи пошла вперёд, потягиваясь, как залежавшаяся кошка. У дверей вдруг обернулась, чтобы поглядеть, — пошёл ли за ней лётчик. У меня больно заныло сердце. В зевке девушки, в её движениях мне показалось много притворства. Трудно было определить, сколько ей лет — иногда она выглядела очень молоденькой, иногда жёсткой и сухой старой девой.
Когда они поднялись на чердак, я стала раздумывать о зерне истины в фантастической песне про водяных и рассказе старика. У нас был случай, когда, войдя на лёд, провалился трактор, потому что вода из озера за ночь ушла…
