Тайна Юля-Ярви - [9]

В те страшные минуты мозг мой работал быстро и напряжённо. Я чётко представила себе, как родилась песня старого карела. Зимой здесь морозы постоянно чередуются с оттепелями. Вода, попадая в трещины скал, когда замерзает, рвёт их, точно взрывчатка. В морозные дни можно было слышать, как лопаются и трещат глыбы гранита. Они скользят по склонам холмов, сваливаются в ручьи и создают перемычки, нарушающие режим озера… Сейчас эту работу выполнял вражеский лыжник! Я схватилась за пистолет.

Но было уже поздно. Ручеёк, бормотавший в ночной тишине какую-то свою сказку, вдруг смолк. Затевать перестрелку не было смысла. Стрельбой я выдам себя, привлеку внимание других участников этой шайки. Отличные лыжники, они загонят меня, как волки… Нужно было спешить на аэродром, проскользнуть мимо врагов незамеченной.

Я тихонько приподнялась, оттолкнулась и помчалась вниз с горы, в долину ручья, бегущего из Юля-ярви.

«Володя, Володя, — билось у меня в мозгу, — неужели ты погиб, доверчивый Шереметьев?.. А может быть, они захватили тебя и тащат сейчас в позорный плен? Нет, не выйдет… Мы еще повоюем!»

И я все свои силы вкладывала в толчки палками. Как хорошо, что я надела легкий лыжный костюм! В меховом лётном комбинезоне я бы не сделала и половины этого пути.

Так шла я до тех пор, пока не увидела чёрные скалы, угрюмо нависшие над берегами озера Юля-ярви. Я их узнала. Они служили мне ориентиром для захода на посадку.

Жильё аэродромной команды и всё наше аэродромное хозяйство — прямо напротив этих скал, строго на север! Совсем недалеко!

Первым моим желанием было — посильней оттолкнуться палками и двинуться к своим. Но тут я обратила внимание, что протока, выпадающая из озера, удивительно узка. А скалы, нависшие над ней, все прорезаны белыми полосами. Это трещины, заполненные льдом.

Я вспомнила лыжника, который заваливал камнями ручей, бегущий в Юля-ярви, и подумала: «А почему бы мне не завалить вот так же камнями протоку, вытекающую из Юля-ярви? Ведь пока я доберусь до своих, подниму тревогу, пока мы вернёмся и возьмём под охрану мельницу, — пройдёт время и диверсанты успеют сделать своё чёрное дело».

Вскарабкаться на скалы было делом недолгим. Меня особенно привлекала глыба гранита, нависшая над протокой с левой стороны. Она висела над ручьём, вся изъеденная дождями, морозами и ветрами, и казалось — стоит к ней прикоснуться, — рухнет вниз. Когда я взбиралась наверх, некоторые камни даже от прикосновения ноги распадались и превращались в осыпь. Я убедилась, что на морозе гранит может быть очень хрупким. Вода, проникшая в щели, режет его, точно алмаз режет стекло. Эта истина, о которой я знала раньше из школьных учебников, обрадовала меня, как великое открытие. Я попробовала пошатать вздыбившуюся глыбу, и мне показалось, что она подаётся. Но это был обман чувств. Мне так хотелось и поэтому так казалось. Все мои усилия были напрасны. Признаться, я пережила постыдное поражение. Фантазёрка!..

Когда, убедившись в своём бессилии, я спустилась на лёд озера и снова стала на лыжи, в воздухе послышался гул приближающихся самолётов. Над озером стали взлетать ракеты — сигналы, разрешавшие посадку на лёд.

Сердце каждого лётчика радуется хорошей посадке прилетевших издалека товарищей. Но не с восторгом смотрела я, как прожекторы указывали полосу приземления и быстро убирали свет, как точно совершали посадку наши серебристые двухмоторные красавцы, как быстро отруливали они к месту стоянок. А на их место приземлялись другие… Что было сил, я побежала туда, откуда взлетали ракеты.

Обойдя старт, я вышла к командному пункту и была задержана часовым.

Вскоре отряд наших лыжников-автоматчиков двинулся на боевую операцию. Я уже не могла принять в ней участия. Силы меня покинули. Едва успев сообщить координаты таинственного дома у мельницы, я потеряла сознание и попала в руки наших медиков. И долго не знала, что же произошло без меня с Володей Шереметьевым.

А с ним произошло вот что.

Некоторое время после моего ухода в доме стояла тишина. Сквозь толстые брёвна, плотные двери, замёрзшие окна в горницу не донёсся окрик неизвестного, принявшего меня за Импи. Сама Импи тихо лежала в своей деревянной кровати, задёрнув полог.

Но Шереметьев чувствовал, что девушка не спит. И он гнал прочь сон, стараясь представить себе мой путь на аэродром, угадать, как скоро возвращусь я с лыжниками аэродромной команды. Ему всё ещё не верилось, что и нам, и аэродрому на Юля-ярви, и самолетам, которые должны сесть на его лёд, грозит опасность.

Шереметьев досадовал на вынужденную посадку, измотавшую его силы, на то, что он сейчас бездействует, тогда, как его соратники готовятся нанести внезапный бомбовый удар по врагу. А что до остальных тревог, то он считал их плодом моей разыгравшейся фантазии.

Старый карел мирно похрапывал на тёплой печке, а его внучка, с кошачьими глазами, притаилась рядом — в своей постели. Никакая опасность, по мнению Шереметьева, не грозила с её стороны.

Володя со смущением вспомнил, как он покатился вниз по лестнице, оттого, что она, эта странная девица, нагрузив его ворохом перин, вдруг приблизила к его лицу свою щёку и потёрлась, что-то мурлыкнув, как кошка. От неожиданности он оступился и грохнулся вниз. Благо, что упал на перины. «Озорная девица!» — усмехнулся Шереметьев. Потом он как будто задремал.