Тайна Великих Братьев - [33]
— Не буду я больше сюда ходить! — внезапно сказал Мишка. — Нечего лбами трясти, не маленькие уже!
Все удивлённо посмотрели на Губкина. Сашок спросил:
— Ты Клятву давал или не давал?
— Мало ли что — Клятву! Всю жизнь её теперь держать, что ли?
— А как же! — удивился Сашок. — На то и Клятва, чтоб — всю жизнь.
— Мамка мне больше не велела сюда ходить, — уныло сообщил Мишка.
— Ты что же, матери сказал?!
— Сказал! Она спросила, я и сказал.
— Ну, ладно, ладно, потом разберёмся, — пытался погасить ссору Лёшка. Ему стало не по себе, что безладица эта началась при Митриче, в последний день его здесь, в Сказе.
— Ничего не ладно! — озлился Сашок. — Сейчас разобраться надо. А Мишку из Братьев к чёрту выгнать!
— Посмотрите-ка на него! — прищурился Мишка. — Выгоняла какой! Да я, если хочешь знать, сам уйду.
И не слушая товарищей, не взглянув даже на Митрича, пытавшегося успокоить Великих Братьев, Губкин быстро спустился по верёвке и побежал к деревне.
Все сидели хмурые, молчали. Только Сашок не выдержал, пробурчал:
— У него лень за пазухой гнездо свила, вот что…
Митрич вдруг тряхнул серебряными волосами, набил трубочку табаком и сказал, озорно посматривая на ребят:
— Ничего, Великие Братья! Жаль, конечно, Мишу Губкина. Ну, да ведь мил насильно не будешь… Может, и лучше, что ушёл он…
«Бодрит, — подумал Лёшка. — А самому, небось, муторно».
И догадавшись об этих мыслях, Митрич серьёзно сказал мальчишкам:
— Жизнь — не ровная дорога, ребята. Ухабы есть, и горы есть. А все же хорошее это дело — жить на земле. Если жить с толком, как надо, многое можно сделать: загадки отгадать для науки, хороший урожай вырастить, звезду какую-нибудь открыть. Мало ли что можно сделать, если жить как надо!
Вот расстаёмся мы, и хотелось бы мне, чтоб шли вы по жизни честно и трудно. Легко на извозчике кататься, а жить всегда сложно. И не бойтесь вы уставать в жизни, потому что славная это штука — усталость от хорошо сделанной работы.
Немало ещё вокруг равнодушных людей. Они бездумно свою жизнь тратят: спят, едят, на работу кой-как ходят — для куска хлеба, для бутылки с водкой в праздник, для новой рубахи.
А прочти такой человек в книге, что работа — счастье, что есть на земле любовь, как небо: бездонная, голубая, с солнцем и с тучами, — ухмыльнется такой человек, пощиплет себя за бородёнку: «Эва, сказки, братец!».
Нет, не сказки это, ребята! И пусть не каждому в жизни счастье такое, как любовь и веселый труд на земле, — хочу я, чтоб шли мои Великие Братья по жизни, как положено честным веселым людям: голову подняв, вперед глядя. Обещаете мне?..
— Обещаем… — сказал Сашок и вздохнул.
Остальные молча кивнули головами.
— Ну, что ж, расходиться будем?
— Посидим ещё, Митрич, — быстро сказал Сашок, и голос его задрожал так, будто маленькому мальчишке вдруг захотелось расплакаться. — Самую малость ещё посидим.
Митрич оглядел ребят, раскурил трубочку и сказал не то серьёзно, не то в шутку:
— Молодёжь, она намного веселей стариков должна быть. Это уж непременно.
Никто ничего не спросил у Митрича. Тогда он продолжил, улыбаясь:
— Потому веселей должна быть, что ошибок мало, что все впереди, и ещё потому, что ничего не болит: ни тело, ни зубы, ни сердце. Это я серьёзно.
Никто снова ничего не ответил ему.
— Знаете что? — внезапно сказал Митрич. — Давайте с вами, дорогие Великие Братья, споём в последний раз ту песню, что пели когда-то…
И вот, сначала потихоньку, а потом всё громче и громче, полетела песня, повеселела песня, закрутилась в плясе между деревьями, понеслась к синему небу:
И неважно уже было, что в песне той по-настоящему и слов-то весёлых не так уж много и что песня та — про неудачную любовь, а только звенел, кружился над лесом веселый, звонкий, лихой какой-то мотив, и таял, таял на сердце ледок, вызванный внезапным и обидным уходом Великого недостойного Брата Мишки Губкина…
18. В НЕИЗВЕСТНЫЕ ДАЛИ
Андрей Андреевич Гуля по виду — борец, кулачищи такие, что самому, наверное, таскать их тяжело. А голос у Андрея Андреевича — просто смешно! — тоненький и тихий, будто ему в рот чужое горло вставили.
— Дети! — говорит Андрей Андреевич. — Ваш старый учитель, всеми уважаемый Акинфий Петрович, заложил в вас основы науки. Пусть послужат они вам фундаментом для восшествия на вершины жизни.
С передней парты Сашок Смолин тянет руку:
— Вопрос вам задать можно, Андрей Андреич?
— Задавай, Смолин.
— Что такое «восшествие», Андрей Андреич?
Гуля морщится и видит, что Лёшка Балашов тоже тянет руку вверх.
— И ты — вопрос?
— И я — вопрос.
— Давай.
— «Вершины жизни» — это что такое?
— Ну, вот что, — хмуро говорит Гуля. — Ответы на вопросы — после уроков. А сейчас открывайте тетради.
На перемене Сашок тихонько подходит к учителю и вежливо трогает его за рукав:
— Андрей Андреич, пойдёмте в воскресенье в лес. Может, следы интересные найдём, Андрей Андреич…
— Ты не лесом должен интересоваться, Смолин, — наставительно говорит Гуля, — а уроками. Государство желает тебя сделать культурным гражданином, и ты должен думать о своём будущем, а не о следах.
Сашок с испугом смотрит на своего могучего наставника и медленно отходит в сторону.
