Тайна Великих Братьев - [18]

— Это вы нарочно, Кузьма Митрич?

— Какой там — нарочно! — машет рукой старик. — Чистую правду тебе говорю.

Сашок озирается по сторонам: о чём бы ещё спросить? Деревья вокруг смотрят строго и мудро, как живые. Вот и Митрич о них говорит: «Помирают». Если б не живые были, не помирали бы.

— А скажите, Митрич, зачем сосна всегда зелёная, а у берёзы осенью листочки всегда слетают? Почему неодинаково?

Старик несколько секунд идёт молча, думая, как ответить, чтоб понятно было. Срывает на пути листочек с берёзы, даёт мальчику.

— Вот, разотри на ладошке, Сашок. Растёр? Смотри, сколько в нём влаги. Летом солнце печёт, и испаряют листочки воду. Да так много, что и поверить трудно. Знаешь, сколько взрослая берёза за лето испаряет? Без малого четыреста пятьдесят пудов! Сохрани она листочки на зиму — погибнет от жажды: разве столько воды в холода можно добыть?

А ёлка или сосна — другое дело. Хвоинки у них — не листу чета: острые, узкие, кожицей покрытые. Не очень-то солнце из таких иголок влагу выкачает. Большая сосна за лето всего пятьдесят пудов воды теряет. Значит, зимняя засуха не страшна ей. А берёза или дуб погибли бы от жажды. Вот и хоронятся они от беды, сбрасывают на зиму зелёные свои наряды.

Да вот ещё о чём подумать надо: оставь клён, либо берёза листву на зиму — что от неё в снегопад останется? Обвалятся мёрзлые листья, считай, вместе с ветками.

Впереди, на полянке, озерком, вдающимся в лес, густо посеян овёс. Сашок срывает несколько стеблей, растирает на ладони сухие колосья и поднимает глаза на учителя:

— А овёс тоже так, Митрич? Сколько ж воды он за лето испаряет?

— Здесь десятины две будет, — соображает старик. — Без малого пятьдесят тысяч вёдер воды, вот сколько!

— Много больно!

— Почему ж? Только один стебель кукурузы за лето семнадцать вёдер воды испаряет. Стебель овса — поменьше, понятно, да на двух десятинах — вон сколько растений!

Сашок и Митрич обходят посев и останавливаются на чистой полянке отдохнуть.

Учитель кивает мальчику:

— Пиши Приказ, Великий Брат. Посылай гонца.

Обрадованный Сашок прилаживается к пеньку, достаёт из-за пазухи листок бумаги. Отрывает кусочек и квадратными буквами пишет Приказ, объясняя, как лучше добраться до полянки. Потом обматывает бумажку вокруг лапки Воронка, надевает на ножку резинку и передаёт птицу Митричу.

— Пустите, будьте добры, Великий Брат.

Митрич берёт птицу в обе ладони и легонько подбрасывает её в воздух. Голубь резко поднимается вверх и сразу исчезает из глаз.

— Даже круга не сделал, домой ушёл! Видали?

— Видал, видал! — усмехается старик.

— Как бы не позапутались Братья, — хмурит брови Сашок. — Не прослушать бы нам, если из-за той вон горушки кричать будут.

— Из-за горушки? Мы и не услышим, пожалуй. Всякие высотки, холмы, горы мешают звуку, как реке запруды. Да и воздух сейчас сухой. Хуже в нём, чем в сыром, звук слышен. А ещё к тому же и листвы на деревьях много. Листва или снег, скажем, тоже преграда звуку.

Митрич ложится на спину, кладёт руки под голову и подслеповатыми глазами смотрит в голубую, без единого облачка, бездну.

— Ну, ладно, — улыбается он, — побегай маленько по лесу, а я подремлю чуток. Там и Великие Братья подоспеют.

Забравшись в чащу, Сашок начинает ходить по тропинке, стараясь не задевать за кусты, не ломать сухие веточки, сдавить ногу, как учил Митрич.

Увлекшись, Сашок оказывается возле соседней полянки. Он раздвигает кусты и неожиданно замирает, широко открыв глаза.

На траве, раскинув руки, лежит Колька Мортасов и лениво говорит Геньке, сидящему на пеньке:

— Выть тебе волком за свою овечью простоту, Муртасов. У людей дураки — любо каки́, а наши дураки — вона каки́! Пиши: «Маша, кушай кашу». Напишешь — разбуди.

Колька начинает громко храпеть и даже ворочается на траве от этого деланного богатырского храпа.

Геньке страсть как неохота учиться, он с трудом рисует на бумажке буквы, от напряжения даже высовывает язык, но не выдерживает и толкает Кольку в бок:

— Кольк! А Кольк! Ну тебя к чёрту! Вот тебе хомут и дуга, а я тебе не слуга.

— Дурням тоже грамота нужна, — рассудительно говорит Колька, не открывая глаз. — Сбежим — названия на станциях я тебе читать буду, что ли?

— Ох, житьё! — сокрушается Генька. — И в воскресенье отдохнуть человеку не дадут.

— На том свете выспишься! — сурово говорит Колька. — Все придурки там отдыхают.

— Ты, видать, слова по копейке покупаешь! — не выдерживает Генька, и на рябом его лице высыпают красные пятна.

Мортасов легко поднимается на ноги и, подойдя вплотную к Геньке, лениво говорит:

— Хоть ты и свинья, а всё ж таки человек, Муртасов! Пиши «кашу»!

Генька молчит и без движения сидит на пеньке.

— Иль ты уши отсидел? — мрачно интересуется Колька. И сжимает кулаки.

Сашок пятится в кусты и во весь дух мчится к полянке, на которой отдыхает Митрич.

Старик уже не один. Вокруг него сидят Лёшка, Иван Косой и Мишка, а Митрич стоит в середине и весело говорит:

— Больше удивляйтесь в жизни, ребята! Больше! Сколько кругом работы для ума. А какая это чудесная загадка — сам человек! Вы подумали о том? Сколько у него, у человека, сердце за сутки ударов делает? Сто тысяч! А за год? Сорок миллионов! Сколько же это за всю жизнь получится! А другое возьмите — в сутки сердце перекачивает десять тонн крови! Вот какую уйму!