Тайна старого замка - [21]

С растущим изумлением я заметил, что непонятные и загадочные события, предшествовавшие гибели Процы, казалось, мало интересовали офицера. Мои рассуждения на эту тему либо встречались равнодушно, либо бесцеремонно прерывались.

Помня, однако, о своей роли допрашиваемого и, следовательно, теоретически одного из подозреваемых, я не обнаруживал своего удивления. Когда через несколько минут допрос закончился, я, не забыв обещание, данное Броне, спросил поручика, можно ли мне, как журналисту, присутствовать при допросе остальных. Я ожидал решительного отказа, но поручик сразу же согласился:

— Не вижу никаких препятствий. Можете остаться.

Удивленный и обрадованный, я освободил место и уселся на стул у окна за спиной офицера».

* * *

Продолжение записок Хемпеля:

«Никто из отдыхающих не внес никаких новых подробностей. Стереотипные вопросы задавались в банальной последовательности, и ответы можно было предвидеть заранее. Мне уже порядком надоело, и я, должен признаться, был удивлен отсутствием изобретательности и основной, если так можно выразиться, нити в работе следователя.

Поручик довольно быстро закончил допрос Шаротки и вызвал последнего человека. Им был Болеша, спокойный и полный достоинства. Он поклонился офицеру и повторил поклон еще раз, когда тот жестом пригласил его сесть.

После обычного вступления поручик некоторое время разглядывал свои ногти, а потом перенес взор на сидящего напротив Болешу и задал неожиданный для меня вопрос:

— Скажите, пожалуйста, почему вы носите фальшивую фамилию — Болеша?

Тот побледнел и откинулся на спинку стула, как человек, получивший удар в грудь.

Наступило молчание. Протоколист поднял голову и бросил на допрашиваемого короткий взгляд. Наконец, тот, казалось, машинально повторил вопрос поручика:

— Почему я ношу фальшивую фамилию?

— Ну да. Я ведь, кажется, ясно спросил. Слово «фальшивую» я употребляю потому, что вы не изменили фамилии официальным путем.

— Я изменил фамилию во время оккупации...

— Из-за чего?

— Я должен был скрываться.

— От кого?

— От... гестапо...

— А случаем не от подпольных патриотических организаций?

— Это обвинение я решительно отвергаю.

— Раз было так, как вы говорите, то почему после окончания войны вы не вернули себе настоящую фамилию?

— Для этого были причины.

— Какие?

— Что, я обязательно должен отвечать на этот вопрос?

— Как сочтете нужным.

Болеша какое-то время глядел на пол, потом перенес взгляд на меня и, наконец, на поручика.

— Хорошо, я объясню. Только прошу это не разглашать, — он снова посмотрел на меня, как будто давая понять, к кому прежде всего относятся эти слова. Я отвернулся и стал равнодушно глядеть в сторону.

— Я не живу со своей женой давно, как раз со времени оккупации. Жена моложе меня на двенадцать лет. Как я уже сказал, в период оккупации я вынужден был скрываться. Долгое время меня не было дома, и наша семья распалась. Жена не сумела приспособиться к трудным условиям того времени. И, отличаясь красотой, тем более была подвержена соблазнам легкой жизни. Она поддалась этим соблазнам и до такой степени, что скоро стала известной в городе — известной именно с этой, худшей стороны. Когда война окончилась, у меня не было денег на развод, а позже мы уже не жили вместе, я просто не придавал этому значения. У меня были фальшивые оккупационные документы, которые я и использовал, не желая возвращать себе скомпрометированную фамилию. Вот все.

— А почему вы не узаконили новую фамилию?

— Опасался, что придется объяснять подлинные причины перемены.

— К сожалению, это не очень убедительный аргумент. Что касается вашего объяснения, то оно будет проверено. А теперь вернемся к нынешнему делу. Чем вы занимались с двенадцати часов до обеда, то есть до трех часов дня, в день смерти Процы?

— До полудня мы играли в теннис. Потом вернулись домой, чтобы освежиться. Когда вскоре я вышел прогуляться, то видел на террасе Процу, сидевшего в шезлонге.

— Я вижу, у вас здесь все очень любят прогулки.

— По-моему, в этом нет ничего удивительного. Ведь мы на отдыхе, погода стоит прекрасная, и все стараются как можно больше быть на воздухе.

— А почему в таком случае вы пошли на мельницу?

— Я?.. — Болеша сморщил брови. — На мельницу? Это какое-то недоразумение! Я не был на мельнице!

— В этот день или вообще?

— Вообще туда никогда не ходил!

Поручик потянулся к лежащему рядом кожаному портфелю и вынул из него что-то завернутое в платок. Потом он положил сверток перед собой и развернул его. Я увидел лежавшую на белом полотне маленькую никелированную зажигалку.

— Это ваша зажигалка?

Болеша подтвердил охрипшим голосом.

— А как в таком случае вы объясните тот факт, что мы нашли ее на чердаке мельницы в углу между ящиком и стеной?

— Я... я... право не знаю.

— Не знаете? Но вы знаете, что труп находился именно в этом ящике?

— Это знаю...

— Откуда?

— Все об этом говорили, это известно не только мне! Послушайте, это какое-то трагическое недоразумение, какая-то загадочная история! Я не чувствую за собой никакой вины, я вам клянусь...

— Хватит! — коротко прервал офицер. — Могу вас заверить, что дело будет выяснено так, чтобы не осталось никаких сомнений.