Тайна Шампольона - [6]

Воспользовавшись этой вероломной атакой, рассказчик заговорил вновь:

— Там туземцы попадают в ад через реку, которую они называют Стикс.

— А мы еще жалуемся на Террор, — задрожала сидящая рядом гражданка.

— Там, — продолжал рассказчик, — повсюду пустыня, один сплошной песок, и вся природа только и делает, что обманывает невинного пришельца. Когда он страдает от жажды, перед ним возникают видения, а когда желание пить становится особенно сильно, мозг, охваченный безумием, заставляет его поверить в то, что он действительно видит воду. Этот обман фатален для несчастного человека, который бросается вперед — к спасению, как он верит, однако в действительности к колдовству. В этом безумном беге он теряет последние силы и умирает, задушенный песком, который забивает ему рот и нос.

— Это колдовство?

— Магия природы, которая заставляет поверить, что, поглощая песок, ты пьешь воду.

— Дурманящее средство…

— Этот феномен называется миражом и объясняется вполне научно, — попробовал высказаться я.

— Гражданин Морган де Спаг сейчас объяснит нам, как вода превращается в песок! — принялся насмехаться рассказчик.

Все присутствующие раскудахтались. Про себя я проклинал Гортензию, но таких неприятностей мало, чтобы выбить меня из седла.

— Мираж — это оптический феномен, который вызывает иллюзии, — сказал я.

— Это настоящая магия, — вмешался другой гость, игнорируя мои объяснения. — Таким образом, копт был прав.

— Он рассуждает не лучше, чем вы, наивный гражданин! — вспылил я. — Тут все дело в температуре атмосферы; это слово происходит от греческого «atmos», что означает «пар». Таким образом, когда теплый воздух встречается с холодным воздухом, эта новая совокупность подвергается давлению и деформируется. Лучи света, прохода сквозь воздух, делают то же самое, да так, что в складках воздуха образуются картины, видимые человеческому глазу, которые каждый интерпретирует по-своему. Если вы хотите пить, вы увидите воду.

Но это всего лишь воздух. А если вы думаете об идиоте, вы увидите идиота…

— Замолчите, Спаг! — закричала моя супруга.

— А вы продолжайте, — прошептала какая-то женщина, обращаясь к рассказчику.

Я взбесился. Я хотел продолжить, но Гортензия метнула в меня убийственный взгляд. Рассказчик же вытащил из маленького кожаного кошелька кусок камня, походивший на кошачью голову.

— Это один из их богов. Обломок священной статуэтки.

Копт дал мне его, прежде чем погрузиться в забытье. Покажите другим, гражданин Спаг.

Некоторые мужчины опасливо брали сей предмет через платок или столовую салфетку. Некоторые женщины, более отважные, хватали реликвию пальцами и при этом краснели.

Вещь обошла весь стол.

— Это же кирпич. Всего-навсего…

— Верните мне это, Спаг.

И салонный рассказчик добавил:

— Коптский монах больше ничего не смог рассказать.

— Нам повезло.

— Морган, вы неисправимы.

Египет стал настоящим сумасшествием. И ответственность за это лежала не только на Моцарте…

В вышеизложенном эпизоде его описали самым устрашающим образом и, надо сказать, довольно точно, однако нередко происходило совершенно обратное. Так что похвалы Египту и столь же преувеличенные дифирамбы преумножались.

«Письма о Египте», написанные Клодом-Этьенном Савари,[11] были типичным примером самой неправдоподобной лжи, какая ходила об этой стране. Этот романтик совершенно преждевременно полагал ее чем-то вроде земного Эдема.

Его экзотическое описание заставляло думать, что Египет — это огромный сад, полный цветущих лимонных и апельсиновых деревьев, по которому протекает Нил, где привлекательные девушки с кожей цвета меди только и делают, что купаются и обтирают свои тела илом.

К счастью, этого Савари не было с нами, когда мы высадились неподалеку от Александрии под ужасающе жгучим солнцем и посреди бесконечной пустыни… В противном случае, держу пари, многих подмывало бы заставить его съесть эту книгу, которую слишком часто принимали за чистую монету. А еще Савари принудили бы выпить воды из Нила, которую его девушки якобы приходили черпать. И тогда он убедился бы, что вкус его лимонада больше походит на вкус дизентерии.

Следует отметить, что в течение этих лет нас просто подталкивали к Египту; Нил, его грязевые ванны и прочие воображаемые картины действовали как самый эффективный соблазн, что манил в страну, которую весь мир считал вполне знакомой.

Аббат Макрие[12] в своем «Описании Египта» тоже ошибался. В этом тексте, опубликованном в 1740 году, то есть за тридцать пять лет до текста Савари, сравнивалось знание о Ниле со знанием о Сене. В результате мумии, водопады и пирамиды казались парижанам такими же близкими, как, например, пригород Сен-Дени. Но кто при этом серьезно читал Вольнэ[13] и его «Путешествие по Египту и Сирии»? Кто принимал то, что философ эпохи Просвещения обо всем этом говорил? Никто или очень немногие. А ведь он утверждал, что Египет — это, насколько хватает глаз, хмурая страна. «Финиковые пальмы с их тощими стволами, земляные жилища… Нет страны, что была бы менее живописна».

Вольнэ был честен и серьезен, однако он совершал преступление: он разбивал мечту. И никто не хотел слушать эту Кассандру.