— Мы все немного похожи на детей, — грустно ответил он. — Когда мы несчастны, мы не хотим говорить об этом и мы ждем, чтобы нас поняли, чтобы нас пожалели. И нет благодарности горячее, безграничнее, как благодарность человека к тому, кто угадал его душевное состояние, кто сумел его пощадить и не осудить.
Они вышли в залу. На столе, на котором недавно лежали цветы, накрывали к ужину. У окна сидела француженка и по-прежнему глядела перед собой печальными, заплаканными глазами. Она обернулась на шаги, увидала отца и дочь и с тихим вздохом опустила глаза. Они подошли к ней и остановились.
— Tata заснула? — спросила она.
— Спит наша Тата! — сказал старик.
Евгения нагнулась и обняла рукою шею Julie.
— Вы не уедете, Julie, — сказала она. — Вы не чужая нам… Отец не хочет, чтобы вы оставили нас.
Француженка робко и недоверчиво взглянула на Евгению и перевела глаза на ее отца.
— Уезжать? вам? — удивленно спросил старик. — Отчего? Зачем?
Никто не ответил ему.
В окно рванулся ветер, залив его целым потоком дождя. Ветка хлестнула в стекло и судорожно забилась, как бы умоляя о помощи и защите.
Трое людей тесной группой глядели в непроницаемую темноту ночи, и хотя они не находили тех слов, которые могли бы сказать друг другу, они чувствовали, что их молчание понятно всем; и что если впереди их ждут новые недомолвки и сомнения, в эти минуты они связаны тем высшим откровением, которое нисходит на людей для того, чтобы они различили свет в темноте, увидали надежду там, где царили отчаяние, озлобление и смерть.
[1]
