Тайна озера Золотого. Книга 1 - [50]

Павел еще до войны окончил ремесленное училище в городе Молотове и стал специалистом по монтажу огнеупорного кирпича в доменных печах. Какой никакой, а специалист. Отправили «в резерв» по месту жительства, наложив на всякий случай «бронь». Дома как грамотного охотно приняли помощником шофера в местный гараж.

Машины работали на дровах. Готовиться к рейсу – растапливать котел, проверять колеса, прогревать картер приходилось чуть ли не с полночи. Этим в основном и занимались помощники. Готовили березовые полешки, топили, чистили кузов, проверяли баллоны и многое другое… Доставалось самое неблагодарное. Шофер приходил, садился за руль и катил себе по маршруту.

Павлу повезло, его шеф-шофером был старший брат Николай. Перед самой войной ему бревнами раздробило ногу. Кости срослись, но нога стала короче. Выдали «белый билет». Вот они и работали в паре.

С сорок второго года к ним в село стали прибывать «пленные» – жены немецких офицеров. Стройные, красивые женщины, в телогрейках, куцых зековских «чеплашках» на головах, гордо и независимо глядели поверх голов охраны и местных жителей. Они игнорировали все: и невиданную по тем временам сытную еду, и работу, и вообще какие бы то ни было приказы начальства. Женщины были необычайно измождены голодом и морозами. За ночь возле бараков вырастали целые «поленницы» трупов, которых каждый раз становилось все больше и больше.

Павлу с Николаем нередко приходилось делать по два рейса между бараками и старым отработанным известковым карьером. Приходилось выезжать из гаража как можно раньше, чтобы отвезти страшный груз затемно. В кузов «полуторки» с невысокими бортами окоченевшие за ночь трупы для плотности ставили вертикально, кого вниз головой, кого вверх. Затем обвязывали веревкой и медленно везли на край села. Братья невольно ежились от гулкого постукивания промороженных тел в кузове.

Но особенно неприятным и страшным была выгрузка. Когда открывали борт и отвязывали веревку, трупы сыпались в черноту карьера как подтоварник (короткие, небольшого диаметра бревна). Они летели долго, громко стуча друг о дружку, о каменные выступы карьера, хаотично укладываясь на дне, пугая собак и мародеров.

Поэтому с огромной радостью Павел воспринял очередную серьезную поломку машины и тотчас ушел в лес, поскольку к ремонту двигателя и ходовой части помощников не подпускали.

* * *

– Ну и куда же тебя, лешак, на этот раз носило!? – не скрывая радости, но все же с укоризной ворчала мать, спешно накрывая на стол. Она была рада, что сын вернулся, жив, здоров и ее опасения не оправдались.

Елизавета Александровна знала причину столь долгого отсутствия сына. Она, как и Павел, остро пережила удивление, затем возмущение и, наконец, отвращение к их новой соседке-учительше, которая оказалась столь легка в поведении. Была рада, что не произошло непоправимое.

Собрав на стол, Елизавета Александровна, вытирая руки о фартук, присела напротив сына. Она с радостью смотрела, как он жадно ест. Смотрела и любовалась. Сколь бы она не обожала своего младшего Михаила, легкого, бойкого, ласкового, который многим походил на нее, а только вот средний, Павел напоминал ей молодого мужа, их отца, сурового теперь и степенного Якова Лазарича. «Он и ложку-то держит как отец и хлебает ровно и аккуратно, – думала она и мягко улыбалась, – и лоб такой же высокий, и волосы в крупное черное кольцо, и глаза тихие и спокойные, с глубоко посаженной детской простотой.»

Вглядываясь в Павла, Елизавета Александровна видела перед собой того Яшку – огромного, кудрявого, с удивительно ясными глазами, который неожиданно вырос тогда перед нею в дверях с длинной, мохнатой шубой в руках… Она помнила, как, взглянув на него, у нее сразу отнялись ноги, сорвалось и запрыгало сердечко, занялась вся огнем! Конечно, все это она помнила и помнить будет до самой смерти.

Елизавета Александровна широко улыбнулась, придвинула поближе к сыну тарелку с рыбным пирогом, долила из кринки молока.

Павел благодарно взглянул на мать все еще голодными глазами и продолжил смачно и аппетитно есть домашнюю вкуснятину.

Не убирая рук со стола, Елизавета Александровна переключилась на них. Она разглядывала похудевшие, морщинистые, с выросшими вдруг суставами пальцы, переплетала их, потирала ладони одна о другую, пока привычно не взялась за помутневшее серебряное кольцо, свободно болтающееся на среднем пальце, первый и самый главный подарок мужа. Она опять улыбнулась мимолетным воспоминаниям далекого прошлого и… чуточку задержалась в них.

Как стала с десяти лет сиротой, так и пошла в люди. В пятнадцать работала у Пелевина – туринского купца из средних. Делала все по хозяйству, хотя была взята кухаркой. Стряпала, стирала, нянчила хозяйских детей, чинила одежду, скоблила полы, в страду с граблями на покосе, да что только не делали ее маленькие, крепкие руки. Жила и радовалась жизни. Молилась на хозяина. Кормил, одевал, а что еще надо. Даже время на подруг выкраивала.

Но вот появился черный, большущий дядька, и вселилась тревога в маленькую Лизу. И не сказал то он ей ничего, и не сделал плохого, а только сердце вздрагивало, когда она слышала, как властно кричал этот дядька на конюхов во дворе и, тяжело ступая, поднимался на высокое пелевинское крыльцо. Входил в дом, и сразу становилось тесно. Весь дом приходил в движение. По три раза самовар приходилось раздувать для него. И все ему мало, и только его голос носился по дому.