Тайна озера Золотого. Книга 1 - [39]

Залезая в свою мохнатую постель ночью или выбираясь из нее под утро, как было не помянуть добрым словом Сашку Шульгина или Хно-хно.

Сегодня Павел о нем не вспоминал. Мысли как давеча хоровод снежинок тесно мельтешили в его голове. Перебирая в памяти ощущения дня, он опять и опять возвращался к тому ручью. Крепло убеждение, что он попал на какую-то заповедную территорию, где его присутствие явно не желательно, поскольку за ним скрытно наблюдают, но на контакт не выходят. «Что же это за территория!? – ворочаясь в спальном мешке, думал Павел. Ему даже стало казаться, что он слышит еле заметное гудение, как от далекой трансформаторной будки. – Где же он тогда этот источник опасности!? И каков наблюдатель или наблюдатели!?»

Удивительным было то, что Павел не ошибался. Перевалив отрог, он действительно перешел некую границу… А в то утро, когда он так умиленно слушал жалобы ручья, из густого ельника на него, не мигая, смотрели темные, чуть раскосые глаза молодого вогула.

Невысокий, хорошо сложенный парень, немногим старше самого Павла, смотрел остро, подмечая малейшие детали в нежданном госте. Его черная изношенная сорочка поверх малицы и темные кисы хорошо сливались с деревьями. В своей странной одежде он мало походил на обычного охотника. Что-то бесконечно древнее было и в его скуластом бронзовом лице.

Непоседливая, любопытная синица, присев было на заснеженную ветку прямо над головой замеревшего вогула, испугалась и тут же вновь взлетела. Ветка качнулась, обрушив рой снежинок на смоляные волосы парня, на лицо, застревая в густых бровях, ресницах… Ни один мускул не дрогнул. Глаза словно застыли. Они были напряжены и продолжали внимательно прощупывать незваного гостя.

Снег просыпался и на могучие плечи парня, и на длинный, с прогибом по середине лук, и на деревянный ящик-колчан.

Тоненько свистнув, синица опять уселась в метре от человека. Она не могла поверить, что человек стал настолько неподвижен. Она крутилась, перелетая с ветки на ветку, разглядывая его со всех сторон, поглядывая на блестящую ажурную пряжку пояса, гирлянду медвежьих и волчьих клыков, плоские деревянные ножны на кожаной подвеске. Синица вертелась и мирно посвистывала, продолжая осыпать снег то с одной ветки, то с другой.

Едва Павел поднялся на другой берег и скрылся за бугристыми сугробами, бесшумная, черная тень выскользнула из ельника, перекатилась через низину и тотчас растворилась. Все ее движения были удивительно слаженны, экономны, ни суеты, ни спешки. Плавные и пластичные они напоминали полет большой птицы.

Вогул наблюдал за Павлом далеко не постоянно, как тому казалось. Он словно угадывал его направление, появлялся, всматривался в гостя и исчезал. Его настораживало поведение русского, который не охотился и не блудил. Шел умело. Было видно, что знает, куда и зачем идет. Вот это и настораживало вогула. Сюда не должны заходить или проезжать мимо без ведома старика-Яксы даже его сородичи, а не то что чужие, тем более русские охотники. «Ему нельзя видеть Ялпинг-Нер (молебный камень), даже приближаться к нему… – думал молодой вогул, наблюдая за непрошеным гостем. – Ладно, завтра покажет…»

Павлу впервые не спалось в лесу. Лапник, уложенный как обычно, давил то в одном, то в другом месте своими жесткими ветками. Приходилось крутиться, искать удобное положение.

Надья горела ровно, в самый раз. Редкие, золотистые искорки взмывали вверх и сразу таяли. День выдался трудный, тяжелый, а не спалось. Сон боролся с тревогой и проигрывал. Павел, в который раз крутанулся в спальнике и уставился в костер.

Когда горел огонь, он почти всегда думал о доме. Языки пламени нежно облизывали крутые бока бревен, ласкали лицо юноше. Они в беспорядке бегали по нему, высвечивая то блестевшие глаза со складками в уголках от прищура, то курчавую шелковистую бородку, то опять высокий лоб с прилипшими к нему темными кольцами волос.

Глядя внутрь костра, Павел видел угли в печи дома. В сводчатом проеме щелкала и малиново позванивала яркая горка «невиданных сокровищ». Маленькая ловкая мать разгребала эту горку деревянной лопатой, освобождая место для будущего брусничного пирога, который, попав в жаркое пекло, начинал подниматься, его стенки пухли, румянились, а россыпь ягод темнела, пузырилась, лопалась…

Павел швыркнул, втягивая в себя набежавшую слюну. Он вспомнил обеденный стол, длинный и большой как лодка. С торца, на главном месте – отец не старый, с пышными усами и суровым взглядом. На этот взгляд лучше было не нарываться. Он смотрел перед собой и ждал, когда мать начерпает ему похлебки. На столе последний раз сметана, масло, оладьи. Через день начало Великого поста. Справа от отца – мать, потом Михаил – младший брат, слева он, Павел.

«Ну, мать, от души!.. – скажет потом отец и добавит: – Бог напитал, никто не видал…»

Когда-то их большая семья потихоньку обмелела. Три старших сестры давно замужем. Старший брат Николай женился в прошлом году. Остались вчетвером, да надолго ли?

Павел глубоко вздохнул и опять заерзал.

«Хор-роша девка! – будто опять услышал он голос матери. – И главное, как Зинаида у Николая – тоже учительша!». Так мать заводила свою главную застольную тему. Ей хотелось не пускать на самотек, а самой определить судьбу среднего сына, то есть его, Павла.