Тайна, не скрытая никем - [98]

Она принялась брать с полок чучела птиц одно за другим и швырять их на пол, прибавляя к общему хаосу.

— Он использует бальзовое дерево, — сказала она. — Очень приятное, легкое.

Уоррен в самом деле пошел и включил телевизор. Тот был старый, черно-белый и по большинству каналов показывал только мельтешение и шум. Единственное, что Уоррену удалось найти, был какой-то старый сериал с девушкой-блондинкой в одежде гаремной одалиски — она изображала ведьму — и актером, игравшим Джей-Ара Юинга в «Далласе»[20], только еще молодым, той поры, когда про Джей-Ара Юинга никто не слышал.

— Погляди-ка, — сказал он. — Как будто машина времени.

Но Лайза не стала смотреть. Уоррен сел на пуфик спиной к ней. Он старался вести себя как взрослый и не подглядывать. Не обращать на нее внимания, и она перестанет. Но все же слышал, как рвется бумага и падают книги у него за спиной. Книги смахивали с полок, рвали пополам и швыряли на пол. Он слышал, как Лайза пошла на кухню и стала выдергивать ящики, грохать дверцами шкафчиков и бить посуду. Через некоторое время Лайза пришла в гостиную, а воздух стали заполнять белые облака. Вероятно, Лайза рассыпала муку. Она кашляла.

Уоррен тоже раскашлялся, но не обернулся. Скоро он услышал, как выливается жидкость из бутылок — тонкие струйки и толстое бульканье. По запаху он определял: уксус, кленовый сироп, виски. Все это лилось поверх муки, книг, ковров, перьев и меха чучел птиц и зверей. Что-то разбилось о печку. Наверно, бутылка из-под виски.

— В яблочко! — сказала Лайза.

Уоррен по-прежнему не поворачивался. Ему казалось, что все его тело вибрирует, так старательно он хранил неподвижность и ждал, когда все это кончится.

Однажды Уоррен и Лайза поехали в Сент-Томас на христианский рок-концерт и танцы. В Братстве Капеллы были разногласия по этому поводу — по поводу того, может ли вообще рок быть христианским. Лайзу беспокоил этот вопрос, а Уоррена нет — ему случалось ходить даже на рок-концерты и танцы, которые не назывались христианскими. Но когда начали танцевать, именно Лайзу мгновенно унесла волна музыки. Именно Лайза притянула к себе взгляд — недовольный, зоркий — руководителя молодежи, который ухмылялся и неуверенно хлопал, стоя на краю танцпола. Уоррен впервые увидел, как Лайза танцует, и поразился овладевшему ею ползучему духу безумия. Он был скорее горд, чем обеспокоен, но он знал: его чувства тут не имеют ни малейшего значения. Вот Лайза, она танцует, и единственное, что остается Уоррену, — ждать, пока она пробивается сквозь музыку, простирается перед ней, свивается кольцами вокруг нее, вырывается на волю, глухая и слепая ко всему остальному.

Уоррену хотелось крикнуть им всем: «Вот что в ней есть!» Он подумал, что всегда это знал. Знал уже тогда, когда впервые увидел Лайзу в братстве. Было лето, и Лайза пришла в соломенной летней шляпке и платье с рукавами, как полагалось в братстве, но кожа у Лайзы была слишком золотая и тело слишком стройное для девушки из братства. Нет, она вовсе не походила на картинку из журнала, фотомодель или просто девицу, щеголяющую своей красотой. Лайза, с ее высоким округлым лбом, глубоко посаженными карими глазами и выражением лица одновременно детским и яростным, была совсем другой. Она выглядела — и была — ни на кого не похожей. Она была из тех, кто не позволяет себе говорить «Господи!», но в моменты наивысшего довольства и созерцательной лени может сказать: «А пошел ты в жопу».

Она рассказывала, что до прихода к вере была совсем шальная. «Даже в детстве».

«Что значит „шальная“? — спросил тогда Уоррен. — В смысле, с парнями?»

Она только взглянула на него, словно говоря: «Не будь идиотом».

Сейчас Уоррен почувствовал, как по виску сбегает щекочущая струйка. Это Лайза подкралась сзади. Он коснулся головы — ладонь стала липкой и зеленой и запахла мятой.

— На, глотни. — Лайза протянула ему бутылку.

Он глотнул и закашлялся от крепости мятного напитка. Лайза отобрала бутылку и швырнула в большое окно гостиной. Окно не разбилось, но треснуло. Бутылка тоже не разбилась — она упала на пол, и из нее заструилась красивая зеленая жидкость, образуя лужицу. Темно-зеленая кровь. По оконному стеклу разбежались лучами тысячи трещин, и оно стало белым, как облако. Уоррен вскочил, задыхаясь от спиртного. Волны жара пробегали по телу. Лайза грациозно ступала среди разодранных, заляпанных книг, битого стекла, запачканных, растоптанных птиц, луж виски и кленового сиропа, обгорелых поленьев, которые она вытащила из печи, чтобы измазать углем ковры, пепла, перьев и клейстера из муки. Даже в сапогах для езды на снегоходе Лайза двигалась аккуратно, восхищаясь делом своих рук, своим творением.

Уоррен поднял пуфик, на котором только что сидел, и швырнул его в диван. Пуфик отскочил и свалился; он не причинил никакого вреда, но Уоррен внес свой вклад в общее дело. Ему не впервые в жизни приходилось громить дом. Давным-давно, когда ему было лет девять или десять, они с приятелем забрались в чужой дом, возвращаясь из школы. Дом принадлежал тетке приятеля. Тетка была на работе, в ювелирном магазине. Жила она одна. Уоррен и его приятель вломились к ней в дом, потому что хотели есть. Они сделали себе «пирожные» из крекеров, намазанных вареньем, и запили имбирной газировкой. Но тут в них что-то вселилось. Они вылили на скатерть бутылку кетчупа и, макая в него пальцы, написали на стене: «Берегись! Кровь!» Затем они побили посуду и покидались едой в стены.