Тайна, не скрытая никем - [77]

— Гляди-ка! — воскликнула старуха Энни. Я думала, она хочет показать мне стадо коров, которых испугал наш автомобиль, — они бросились от нас врассыпную через пастбище, по которому проходила дорога. Но она показывала на бугор, почти полностью скрытый разросшимся диким виноградом. Из него торчало несколько бревен. Энни сказала, что это их бывшая хижина. «Ну что ж, хорошо, — ответила я. — Будем надеяться, что ты и из людей кого-нибудь узнаешь».

А людей вокруг было предостаточно. В тени деревьев стояли две двуколки — кто-то приехал в гости; стреноженные лошади тут же рядом щипали траву. К тому времени, как наш «стэнли» остановился у боковой веранды, поодаль уже выстроилось несколько человек поглазеть на него. Вплотную они не подходили — даже дети не осмеливались подбежать поближе, как сделали бы на их месте городские. Они только стояли все в ряд, вроде как поджав губы.

Старуха Энни упорно смотрела в другую сторону.

Она велела мне вылезать. Вылезай, сказала она, да спроси их, живет ли тут мистер Джордж Херрон и жив ли он еще или уже умер.

Я так и спросила. И один из мужчин ответил, что да, есть такой. «Это мой отец».

«Ну так я вам кое-кого привезла, — сказала я им. — Я привезла миссис Энни Херрон».

Да неужели, сказал этот мужчина.

(Здесь я вынуждена была прерваться — из-за нескольких припадков со слабостью и потерей сознания. Меня заставили поехать в больницу. Сделали кучу анализов — только бы деньги налогоплательщиков разбазаривать. Вернувшись, я перечитала начало письма и изумилась тому, сколько наболтала, и все не по делу, но мне лень переписывать. Я же еще даже не дошла до Триса Херрона, который, собственно, Вас и интересует. Но наберитесь терпения, я уже почти у цели.)

Появление старухи Энни совершенно поразило всех этих людей — во всяком случае, я так поняла. Они не знали, где она была все это время, чем занималась и жива ли вообще. Но не думайте, что они бросились вперед и радостно ее приветствовали. К нам подошел только один молодой человек, держась весьма учтиво, и помог сначала ей, а потом мне вылезти из автомобиля. Он сказал мне, что Энни — невестка его деда. Очень жаль, что мы не приехали хотя бы на несколько месяцев раньше, сказал он, потому что его дед чувствовал себя неплохо и был в здравом рассудке — даже написал заметку для местной газеты о жизни первопоселенцев, — но потом заболел. Он оправился, но уже никогда не будет прежним. Он утратил дар речи — разве что одно-два слова выдавит из себя время от времени.

Этот юноша с учтивыми манерами и был Трис Херрон.

Вероятно, мы прибыли, когда семья только закончила обедать. Хозяйка дома вышла и попросила его, то есть Триса Херрона, осведомиться у нас, обедали ли мы. Как будто мы не понимали по-английски. Все они очень робели — женщины с гладко прилизанными, словно приклеенными к черепу волосами, мужчины в темно-синих воскресных костюмах и дети, у которых от смущения заплетался язык. Надеюсь, вы не сочтете, что я над ними насмехаюсь, — я просто не могу понять, хоть убей, какой смысл в этой застенчивости.

Нас провели в столовую, в которой пахло нежилью, — видно, семья обычно ела где-то в другом месте, — и подали обильнейшее угощение, из которого я помню соленую редиску, салат-латук, жареную курицу и клубнику со сливками. Тарелки были из горки, а не повседневные. Старый добрый узор «Индийское дерево». У этих людей все было комплектами. Мягкий гарнитур в гостиной, ореховый гарнитур в столовой. Людям нужно время, чтобы привыкнуть к достатку, подумала я.

Старухе Энни очень нравилось, что вокруг нее суетятся. Она много ела и обглодала все куриные кости, не оставив ни клочка мяса. Дети прятались за дверью и подглядывали за нами, а женщины переговаривались вполголоса на кухне, явно в ужасе. Учтивый юноша Трис Херрон счел нужным сесть с нами за стол и, пока мы ели, выпить чашку чаю. Он охотно рассказывал о себе и поведал мне, что он студент, изучает богословие в колледже Джона Нокса в Торонто. Он сказал, что в Торонто ему нравится. Он, похоже, старался доказать мне, что студенты-богословы вовсе не засушенные мумии и не чужды земных радостей, как я, может быть, полагала. Он катался на санках в Хай-парке, ездил на пикники на пляж Хэнлэн-Пойнт на острове и даже видел жирафа в ривердейлском зоопарке. Пока он говорил, дети чуточку осмелели и стали просачиваться в комнату. Я задавала им обычные дурацкие вопросы… Сколько тебе лет, по какой книге ты учишься в школе, нравится ли тебе учитель? Трис Херрон заставлял детей отвечать или сам отвечал за них и говорил, которые из детей его родные братья и сестры, а которые — двоюродные.

— Ну так что, вы тут, наверно, очень любите друг друга? — спросила старуха Энни, и дети ответили растерянными взглядами.

В комнату зашла хозяйка дома и снова обратилась ко мне через студента-богослова. Она сообщила ему, что дедушка уже проснулся и теперь сидит на передней веранде. Потом она поглядела на детей и спросила: «Чего это ты их сюда напустил?»

Мы в сопровождении целой свиты вышли на переднюю веранду, где стояли два стула с прямыми спинками и на одном из них сидел старик. У него была прекрасная окладистая белая борода, длиной до нижнего края жилета. Нами старик не заинтересовался. У него было длинное, бледное, покорное старое лицо.