Тайна - [42]

[116], флан и высокий стакан maví, но получил вместо того жареную курицу с картофельным пюре, зеленый горошек, чесночный хлеб и яблочный пирог. Обедать было грустно, но его радовало, что через пару часов он, может быть, узрит небеса. Когда объявили его имя и номер: «На выход!», он потерял сознание. Открыв глаза снова, он увидел, что он не на небесах и не пристегнут к стулу; он снова в своей камере. Нельсон Рокфеллер, бывший тогда губернатором штата Нью-Йорк, помиловал его в последнюю минуту.

Я остановился. Из головы не шло, каким я увидел Саля в первый раз. И как он тогда напомнил мне старого сломленного Христа, которого давным-давно бросили ученики.

Песнь одиннадцатая

Открыв дверь, Таина прижала палец к губам.

– Мами опять спит в моей комнате, – прошептала она. – Потише, чучело.

Я сердито прокрался в квартиру. Слышно было, как донья Флорес что-то бормочет во сне, выхрапывает какую-то страшилку. Мы с Таиной сели на диван; она была теплой, жаркой, как мой гнев, и все в том же полупрозрачном платье, только сегодня без футболки. И вот я увидел, как красные круги закручиваются в синие внутри белых кругов, и в этих кругах громко билось мое сердце.

– С колбасками, грибами и перцем, тебе наверняка понравится, – сказал я, стараясь не смотреть на нее. – Я не знал, какую ты любишь, поэтому выбрал эти. Если не понравится, ужасно жалко. – Но я уже выдал себя с головой, Таина поняла, что я гляжу на ее груди, и скрестила руки. – А, и еще жвачка. – Я старался говорить дружелюбно, хотя все еще злился.

В прошлый раз Таина подняла шум из-за жвачки, но теперь вместо жвачки взялась за пиццу.

– Пицца какая-то отстойная, – проговорила она с набитым ртом, – ужас просто. – И Таина подцепила еще кусок. – Кошмар. Где ты ее вообще нашел? Такую гадость можно есть, только если с голоду помираешь, – прибавила она, не переставая жевать.

Я сделал вид, что смотрю телевизор – какой-то пиксаровский мультик с еле слышным звуком. Мне хотелось поцеловать Таину, как в прошлый раз. Начать с того, на чем мы остановились. Но в комнате как будто сидел Марио.

– В следующий раз принеси кока-колу. Как есть пиццу, если ее нечем запить? – И Таина довольно громко велела сходить на кухню, принести ей что-нибудь. Хотя когда я заходил в квартиру, она сама сказала двигаться потише. – И не апельсиновый сок! – крикнула она мне в спину. Донья Флорес спала мертвым сном.

В почти пустом холодильнике из питья не нашлось ничего, кроме апельсинового сока и молока.

Я принес Таине стакан молока, и она скривилась.

– Ты отсталый, что ли?

– У вас больше ничего нет, а ты сказала, что апельсиновый сок не хочешь.

– Ну так воды принеси. Господи! Воду-то сумеешь найти? А?

И я принес ей воды.

– Не прошло и года. – Таина отпила из стакана.

Хотелось есть, но я ни к чему не притрагивался, оставив всю пиццу Таине. Я с наслаждением наблюдал, как она ест. Мне нравилось, как блестят от жира ее губы, как двигается кожа на висках, когда Таина жует. Понятно, почему в нее влюблялись все парни поголовно.

Когда маме надо было сказать мне что-нибудь, о чем ей говорить не хотелось, она просто говорила. Выкладывала все, не задумываясь, словно прыгала в холодную воду. Без обиняков.

– Марио. – Я бы, наверное, не стал орать, если бы оставался спокоен, не бесился и сумел взять себя в руки.

– Кто – Марио? Что – Марио? – Таина пожала плечами.

– Марио, из школы. Ты наверняка его знаешь.

– Да кого?

– Марио, итальянца. Такой здоровенный, мускулы во всех местах, кроме мозгов.

– А, этот.

– Да. Этот.

– Он был хороший.

– Что?

– Один из тех немногих, кто не говорил мне гадостей. И оставлял мне канноли на парте. Я серьезно.

Таина, наверное, увидела, как у меня раздулись ноздри, или услышала, как стучит, подобно барабану-конге, мое сердце. Она улыбнулась и подняла голову, будто знала, к чему все сводится. И почему я так бешусь.

– Ya sé qué bicho te picó[117]. – Она покачала головой. – Все вы, мужчины, одинаковы.

– Я пошел.

– Ну и зря, – громко сказала Таина. – Потому что ничего не было.

Я остался, но смотреть на Таину не мог и повернулся к ней спиной. Передо мной оказалась широко открытая дверь спальни. Донья Флорес лежала неподвижно. Если бы она не храпела и не бормотала во сне, то могла бы сойти за мертвую. Тело покоилось на спине. Руки сложены на груди. На донье Флорес было очень милое голубое платье, словно она только что вернулась с вечеринки или лежит на смертном одре.

Таина развернула меня к себе, и мы с ней оказались лицом к лицу. Таина увидела, как я несчастен, и в кои-то веки разнервничалась больше, чем я. Она потеребила прядь волос, убрала ее за прелестное левое ухо. Облизала губы и мягко усадила меня на диван. А потом так же мягко усадила рядом со мной свое беременное тело.

– Ты знаешь, что из-за твоей матери моя осталась ни с чем?

– Ну. Знаю.

– Именно тогда, когда маме так нужна была дружеская поддержка.

– Знаю.

– Я не называю твою мать стервой только потому, что знаю тебя. И вот… Лучшая подружка смылась, кругом дерьмо – тут моя мама и встретила того парня. Моего никчемного папашу, из тех латиносов, которые ненавидят остальных латиносов. – Голос Таины звучал мягко, но цветные пятна никуда не делись.