Тайна голубого экспресса. Тайна Семи циферблатов. Убийство в доме викария - [18]
— Надо же, какое совпадение, — сказала миссис Кеттеринг.
— Да, удивительно, — ответила Кэтрин.
Подлетевший официант прервал их и с замечательной расторопностью, которой всегда славились служащие международной компании литерных вагонов, поставил перед ними две чашки с супом. Когда был подан омлет, они уже непринужденно болтали, как давнишние знакомые.
— Какое счастье погреться наконец на солнышке, — вздохнула Рут.
— Я уверена, это будет замечательно.
— Вы хорошо знаете Ривьеру?
— Нет, я еду туда впервые.
— О, представляю!
— А вы бываете там каждый год?
— В общем, да. Январь и февраль в Лондоне совершенно невыносимы.
— Я всегда жила в деревне. Там в это время тоже не очень приятно. Самое противное — слякоть.
— Почему вдруг вы решили путешествовать?
— У меня завелись деньги, — сказала Кэтрин. — Десять лет я служила компаньонкой, и моих средств хватило бы разве что на покупку уличных башмаков. А теперь у меня целое состояние, как мне кажется. Хотя, возможно, на ваш взгляд, это совсем и не много.
— А почему вы говорите, что, возможно, на мой взгляд, это совсем не много?
Кэтрин рассмеялась.
— Сама не знаю, так мне показалось. Я сразу подумала, что вы очень и очень богаты. Может, я ошибаюсь.
— Нет, — ответила Рут, — вы не ошиблись. — Внезапно она помрачнела. — Мне хотелось бы знать, что еще вы обо мне подумали.
— Я…
— О, пожалуйста, не церемоньтесь, — выпалила Рут, не обращая внимания на замешательство своей собеседницы. — Я хочу знать. Когда мы только отъехали от перрона, я смотрела на вас, и у меня появилось ощущение, что вы… ну, чувствуете, что творится у меня в голове.
— Уверяю вас, я не читаю чужих мыслей, — улыбнулась Кэтрин.
— Нет, но, может быть, вы мне скажете, — прошу вас — что вы обо мне подумали?
Рут убеждала Кэтрин с таким жаром и искренностью, что та сдалась.
— Хорошо, скажу, если это не покажется вам бестактным. Я подумала, что вы чем-то сильно расстроены, и мне было очень жаль вас.
— Вы угадали. Так оно и есть. Я в ужасной беде. Я… я хотела бы кое-что рассказать вам, если вы позволите.
«Боже мой, — подумала Кэтрин, — всюду одно и то же! В Сент-Мэри-Мид мне вечно кто-то изливал душу, и здесь та же история, а я совсем не хочу слушать чьи-то жалобы».
— Конечно, расскажите, — вежливо согласилась она.
Они заканчивали ленч[53]. Рут залпом проглотила кофе и поднялась, не обращая ни малейшего внимания на то, что Кэтрин за свой еще и не принималась.
— Пойдемте ко мне в купе.
Она занимала два одноместных купе, соединенных дверью. Во втором расположилась худощавая горничная, которую Кэтрин приметила еще на вокзале: она в напряженной позе сидела на диване, крепко сжимая в руках большой красный сафьяновый[54] футляр с инициалами Р. В. К. Миссис Кеттеринг закрыла дверь, соединяющую купе, и опустилась на сиденье. Кэтрин села возле, нее.
— Я попала в беду и не знаю, что делать. Есть один человек, которого я люблю… в самом деле очень люблю. Мы были влюблены друг в друга в юности, нас разлучили жестоко и безжалостно. Теперь мы встретились снова.
— Да?
— Я… теперь я намереваюсь встретиться с ним. О, вы, конечно, думаете, что это нехорошо, но вы не знаете всех обстоятельств. Мой муж невыносим, он обращается со мной просто чудовищно.
— Да, — повторила Кэтрин.
— Вы спросите, что же меня тогда мучает? Я обманула отца… Это он провожал меня сегодня на вокзале. Он хочет, чтобы я развелась с мужем, и, конечно, у него и в мыслях нет, что я собираюсь встретиться с тем человеком. Он бы сказал, что это непростительная глупость.
А вы сами так не думаете?
— Я… думаю, что он прав.
Рут Кеттеринг взглянула на свои руки. Они дрожали.
— Но я не могу теперь повернуть назад.
— Почему?
— Я… все уже договорено, и, потом, это разобьет его сердце.
— Не обольщайтесь. Сердца, как известно, сделаны из замечательно прочного материала, — здраво заметила Кэтрин.
— Он подумает, что у меня не хватило смелости и силы духа.
— Мне кажется, вы затеяли ужасную глупость, — сказала Кэтрин. — Да вы и сами это понимаете.
Рут Кеттеринг спрятала лицо в ладонях.
— Я не знаю… не знаю. С тех пор как мы отъехали от вокзала, меня не покидает ужасное предчувствие… предчувствие какой-то беды, беды, которой не избежать.
Она судорожно сжала руку Кэтрин.
— Вы, наверное, думаете, что я сошла с ума, раз говорю такие вещи, но я уверена — случится что-то ужасное.
— Не нужно об этом думать, — сказала Кэтрин, — постарайтесь взять себя в руки. Вы могли бы известить вашего отца телеграммой из Парижа, и он тут же приедет к вам.
Лицо ее собеседницы просветлело.
— Да, это можно сделать. Милый, старый папа! Так странно… но я только сегодня поняла, как сильно люблю его.
Она выпрямилась и вытерла слезы.
— Я вела себя страшно глупо. Я так признательна вам, что вы позволили мне выговориться. Сама не пойму, почему это я впала в такую истерику.
Она поднялась.
— Теперь все прошло. Наверное, мне необходимо было с кем-то поделиться. Сейчас просто не представляю себе, как это я могла так раскиснуть, какая я все-таки идиотка.
Кэтрин поднялась тоже.
— Я рада, что вы чувствуете себя лучше, — сказала она, стараясь говорить обыденным тоном: ей было слишком хорошо известно, что вслед за признаниями является неловкость и замешательство. Она прибавила тактично: — Мне нужно вернуться в свое купе.
