Тайна аббата Соньера - [53]
— Тебя понесло, Клод, — спокойно констатирует Пьер Луи. — Правда гораздо проще. Люди не всегда умеют различать красоту во всех ее проявлениях, но наступит однажды день, когда один из них воскликнет: «Это великолепно!» Тогда все изменится, так как красота скинет с себя покрывало и будет вечной. Сегодня мир многосложен, он непристоен и низок. Завтра в искусстве он будет одним целым, и именно нам, поэтам, писателям, музыкантам, художникам и скульпторам, принадлежит тяжелое исключительное право приготовить завтрашний день. Не может ничего быть между настоящим и будущим, ни компромиссов, ни возможного нейтралитета… Мир не любит слабых. Что вы об этом думаете, месье?
Вопрос, обращенный к Беранже, застигает его врасплох, однако его натренированный риторикой ум находит выход:
— Мир не любит слабых, а Бог отворачивается от сильных. Завтра принадлежит тому, кто любит, — вот что я об этом думаю. И, после всего, быть сильным, быть слабым — на самом ли деле это столь существенное различие? Разве у всех людей не одни и те же проблемы и эмоции? А искусство, не рождается ли оно от эмоции? Мы все являемся творцами, способными созидать, но для некоторых процесс творения — это словно камень, брошенный в воду, концентрические круги, которые вызывает его падение, и колыхание опавшей листвы на ее возмущенной поверхности. В то же время для других этот процесс творения подобен симфонии, опере, живописи, театру, роману. Это область, касающаяся глубокой сущности человеческого существа. А здесь не существует компромиссов, потому что каждый поступает в соответствии со своими средствами и своей восприимчивостью. В этом смысле вы правы, но лишь только в этом смысле.
— В ваших словах правда, месье, — говорит Дебюсси, вставая. — Эмиль высказал много похвал в ваш адрес, и я вижу, что они обоснованны. Пойдемте со мной, и вы тоже, Эмиль. Мне кажется, что вам будет приятно познакомиться с пьесой «Пелеас и Мелисанда» Мориса Метерлинка, которую я перелагаю на музыку.
Дебюсси ведет их в свой рабочий кабинет, узкую комнату, где он смог поставить свое пианино, перевезенное с большим трудом из его комнаты на Берлинской улице. Родители практически изгнали композитора оттуда, считая бесталанным, несмотря на поддержку его друга короля Понятовского, который попытался заставить исполнять его произведения во время больших симфонических концертов, даваемых американцами Антоном Сейдлом и Вальтером Дамрошем, известными дирижерами в Нью-Йорке.
Он осторожно притворяет дверь, выглядывая предварительно в коридор, указывает им на колченогий диван, где валяются всякие партитуры, и устраивается на табурете, повернувшись спиной к роялю, на котором единственная лампа, покрытая квадратным куском атласа, отбрасывает оранжевое пятно.
— Эта меблированная квартира не слишком роскошна, но это все, что я могу себе позволить в данный момент, — говорит он. — Месье Соньер, возьмите лежащее перед вами либретто, там, на маленьком столике, и притворитесь, что читаете его.
— Пардон? — удивляется Беранже.
— Делайте, что вам говорят, — приказывает Оффэ.
«Лучше выглядеть простаком, нежели мудрецом, — говорит себе Беранже, беря либретто. — Посмотрим, куда они клонят».
— «Пелеас и Мелисанда», которые находятся у вас в руках, всего лишь предлог. Мне нужно было побеседовать с вами вдали от любопытных ушей.
— Слушаю вас, — недовольно говорит Беранже.
— Помягче, друг мой, мы не такие опасные, как те, кто напал на вас прошлой ночью, но мы можем такими стать.
— Вы из Сиона?
— Не произносите никогда это имя!
— Так вы оттуда?
— В какой-то мере.
— Я хочу получить ясный ответ.
— Да.
— Откуда вам стало известно, что на меня напали?
— У нас есть доносчик в рядах наших врагов.
— А что бы произошло, если бы ваши враги уничтожили меня?
— Нам бы потребовалось какое-то время, но мы бы добились вашей замены в Ренн-ле-Шато кем-нибудь, преданным нашему делу.
— Епископство в сговоре с вами?!
— У нас много друзей в католической и романской Церквях.
— Что означает «наше дело»?
— Для вас это означает могущество и золото, этого достаточно, не правда ли? Оффэ и другие наблюдали за вами какое-то время, отслеживали ваши реакции. Мы вас сознательно провоцировали, ставили в скабрезные ситуации, и это с самого вашего приезда в Ренн-ле-Шато. Мы вас хорошо знаем, Соньер, даже больше, чем вы можете себе это представить. Согласитесь помочь нам теперь!
— С самого этого момента?
— Вы сейчас поклянетесь на этой Библии, что никогда не предадите наш договор.
Дебюсси вытаскивает Библию из стопки книг и кладет ее перед его глазами. Это старая Библия, совсем обтрепанная по углам, с крестом, вытесненным на потемневшей от времени коже, и двумя наполовину стершимися золотыми буквами: альфой и омегой, началом и концом. Два символа, над которыми стоит поразмышлять. Беранже смотрит по очереди на Оффэ и Дебюсси. Дикая решимость делает их лица суровыми.
