Тайна аббата Соньера - [51]

Зал вокруг них заполняется. Звонкий гул тысячи шушукающихся голосов усиливается, разрываемый лишь внезапным призывом скрипки, продырявливаемый назойливыми аккордами кларнета, поддерживаемый неопределенными медленными нотами виолончелей. В оркестровой яме движение, дирижер концентрируется и внимательно наблюдает за своей командой. Огни гаснут один за другим, и вместе с наступающим полумраком умирают звуки голосов, вплоть до момента, когда прозвучат три удара.

Беранже сдерживает дыхание. Первые такты прелюдии заставили его вздрогнуть. Занавес поднимается над кишащей толпой, которая движется на месте взад и вперед, в то время как солдаты — ему кажется, что он узнал в них драгунов, — произносят бессвязные реплики. Потом он ощущает, как великолепные тонкие звуки оркестра наполняют его радостью, возвещая о нерешительном вступлении Микаэлы. Беранже тоже окунается в мечту. Хор детей, хор работниц табачной фабрики, он ощущает себя вместе с ними, от них ликуют все его чувства. Потом он вдруг каменеет, очарованный сверкающим взглядом Кармен. Эмма Кальве только что вышла на сцену. На ней юбка вишневого цвета, зеленая шаль, желтая блузка и красный гребешок в волосах. Она движется сквозь толпу заискивающих воздыхателей, и Беранже не замечает больше никого, кроме нее. Это для него она поет Хабанеру… «Любовь — это мятежная птица…» Чарующий голос усиливается, уносит его к жестокой и патетической судьбе… «Остерегайся», — повторяет хор, но он не слышит хор, он слушает Кармен… Кармен! Кармен! Она заполняет его сердце. Она всячески опьяняет его. Она всячески обнадеживает его. И когда она бросает роковой цветок, его получает не дон Хосе, а он, Беранже, бедный священник из Разеса.

Первый акт закончился, а он сидит, изнемогая, в своем кресле. Он ничего не понял из объяснений Оффэ. Акт II… Акт III… Акт IV. Кармен увлекает его все дальше и дальше, он уже ее любовник, он тореадор Эскамильо, он дон Хосе, в порыве сильного раздражения он вонзает в нее кинжал. «Нет», — чуть было не крикнул он во время сцены развязки.

Внезапно занавес опускается. В зале слышны только крики «виват!» и аплодисменты. На сцену вызывают Кальве, ее имя скандируют и топчут ногами об пол. В свою очередь Беранже взывает к ней голосом, все еще переполненным эмоциями; он стучит кулаком по креслу впереди себя, набирается храбрости, встает и соревнуется со своим соседом, кто из них громче прокричит имя дивы.

Беранже замирает: занавес раскрывается. Она стоит там, благодарит всех своих поклонников. Она посылает поцелуи, выходит вперед легким грациозным движением и останавливается у края оркестровой ямы, наклоняется, чтобы подобрать букеты, которые дождем сыплются на сцену. Затаив дыхание, он пожирает ее глазами.

— Уходим, — говорит Оффэ, дергая его за руку.

— Подождите… Еще минутку.

— Я говорил вам, что она не такая, как все женщины. Идемте!

— Позвольте мне оказать ей почтение, — отвечает Беранже, аплодируя изо всех сил и крича «браво!»

— У вас еще будет полно времени это сделать. Мы направляемся к Дебюсси, она туда тоже приглашена. Вам ее представят.

— Что это еще за новая блажь? Почему вы мне ничего не сказали об этом?

— Чисто парижская блажь. Я хотел вам сделать сюрприз. Не отвечает ли она вашим сокровенным помыслам?

На площади Бойельдье фиакры берутся штурмом. Кучера раздают всем по кругу целый набор ругательств, которые они считают необходимым подкрепить ударами хлыста. Повсюду вокруг руки попрошаек медленно раскачиваются перед розовыми лицами дам с накинутыми капюшонами, неотступно преследуют буржуа, одетых в мешковатую теплую одежду, дерутся из-за брошенных со скучающим видом медных монеток и снова прячутся в лохмотья, набитые бумагой от газет, кусками шерсти и всякой мерзостью. Первому встречному с лицом, посиневшим от холода, Беранже подает милостыню, и так как другие тут же возникают со всех сторон, он опустошает свои карманы, с обычной своей душевной добротой, как если бы его спасение зависело от этой расточительности.

— В таком темпе вы закончите, как они, — иронизирует Оффэ.

— Что же вы тогда за монах? — бросает Беранже раздражительным тоном.

— Реалист, мой дорогой, реалист, который не переживает в данный момент кризис сознания… Мне было бы легко искупить все мои грехи так же, как это делаете вы…

— На что вы этим намекаете?

— Что это не лучший способ, чтобы быть достойным царствия Господня…

— В нашей религии милосердие является состраданием, а не иллюзией; оно является одной из форм любви.

— Ах, любовь! Вот что служит источником вашей веры!

— Не прогневайтесь, Оффэ! Любовь, однажды возникшая, как сияние, стремится к распространению, разветвляясь и принимая новые формы, в зависимости от форм человеческих взаимоотношений, в которые она вступает. Это поток, движущийся уступами, который стремится все заполнить и затопить. Это путь, который нам указывает Иисус. По этому пути я пытаюсь идти. По нему должны следовать эти бедные люди.

— Вы хорошо проповедуете слово божье, Соньер, но вы никогда не заставите меня поверить в то, что путь, ваш путь, так же чист, как вы это утверждаете… Загляните-ка получше в самого себя… Загляните без стыда!