Тайфун - [45]

Вместе с другими жителями селения Сангоай на епископский двор вошли Нян, Ай, тетушка Лак, торговка Тап со своими дочерьми, супруга Кхоана с поводырем и, следуя установленному маршруту, скоро достигли рисового амбара. Его необъятное чрево поглощало все, что люди принесли с собой. Когда настала очередь торговки Тап, она сняла с плеча туго завязанный мешок с восемью огромными ананасами, но мешок вырвался у нее из рук. Она торопливо попыталась развязать его и высыпать содержимое — мешка ей было жаль — но раздался злой скрипучий голос:

— Проходи, женщина! Не задерживай других, не мешайся под ногами!

Тетушка Тап с недовольным видом поплелась дальше. Нян шепнула что-то на ухо торговке, та обернулась и увидела внимательный недобрый взгляд, от которого, как от палки, хотелось увернуться…

Отец Хоан был одет в длинную черную сутану, но она не могла скрыть его мощной, до сих пор статной фигуры с военной выправкой, которая сразу бросалась в глаза. Да, лет десять назад преподобный отец Хоан чуть ли не единолично хозяйничал в этой провинции…

Отец Хоан только мельком глянул на торговку и сразу узнал ее, — когда-то тетушка Тап вела крупную торговлю, а Хоан занимался экипировкой французского экспедиционного корпуса, поэтому-то у них были общие интересы, заставлявшие их встречаться в Байтюнге, обсуждать, как лучше воспользоваться ситуацией, чтобы побольше получить долларов, франков, золота.

На складах епархии все больше копится риса, сахара, яиц, рыбы, фруктов — поистине огромное богатство, особенно по нынешним временам. Но это совсем не значит, что все в этой усадьбе живут богато. Стоит лишь пройти на задворки, и видишь бедность, даже нищету здешних обитателей. Полуразвалившиеся лачуги, самодельная мебель, крохотные огородики. В этих домишках спят на топчанах, укрываясь рогожей, старые слуги. Часто можно видеть, как они сидят на пороге, сгорбившись и обхватив руками колени, уставившись глазами в одну точку. И это — люди, которые всю свою жизнь отдали служению епископу и местной церкви. Несколько десятков лет назад они были полны сил, когда пришли сюда гнуть спину — возить навоз на поля, сажать овощи, кормить свиней, дабы обогащать, обогащать его преосвященство господина епископа. Они забыли, какими были когда-то. Забыли, что в молодости у них часто не хватало хлеба, не во что было одеть детей своих и им приходилось, вымаливая жалкие подачки, низко кланяться епископу, викарию, прелату, даже слугам их, потому что всякий, кто носил сутану, был выше по положению. Теперь руки их ослабли, сами они не могут больше работать и потому превратились для своих хозяев в ненужный хлам, которому место только на свалке…

Наглухо закрытая для посторонних в обычные дни усадьба наполнилась людьми. И хотя народу было видимо-невидимо, повсюду царила тишина, ибо громко разговаривать здесь не разрешалось. С высокой караульной вышки у ворот, из разных окошек за всем происходящим наблюдала не одна пара глаз. Множество монахов, учителей семинарии, упитанных и румяных, неторопливо расхаживало по усадьбе в длинных черных сутанах и таиландских сандалетах. Они охраняли святилище. Если замечали подозрительного посетителя, то немедленно, словно муравьи, облепляли его и выволакивали на улицу. А заметив привлекательную девицу или молодую женщину, монахи, что помоложе, уже не отставали от нее ни на шаг, нашептывали всякие скабрезности, от чего на лице красотки вспыхивал румянец смущения. Да и что удивительного, если молодых здоровых мужчин при виде женщин охватывало нетерпение, какое испытывают коты в пору кошачьих свадеб.

16

Выонг сел на велосипед Тиепа и, изо всех сил нажимая на педали, помчался по мокрой еще дороге. Грязь вылетала из-под колес и пачкала новые брюки. Выонг направлялся в Байтюнг… Тиеп встретил его и чуть ли не приказал найти Ай, где бы она ни находилась — и вот теперь выяснилось, Ай с сестрой ушла на праздник, и Выонг помчался вдогонку за своей возлюбленной. Незадолго до этого Тиеп узнал, что Нян подала прошение о вступлении в общество Фатимской богоматери, сшила себе для участия в шествии новое платье, купила туфли на высоком каблуке и черный зонт. Тиеп боялся, что за нею последует и Ай, — надо было спасать девушку, и помочь в этом мог, пожалуй, только Выонг.

Велосипед быстро катился по дороге. Но чем ближе было к Байтюнгу, тем сильнее становилось беспокойство Выонга. Сам он давно забыл радостные ощущения детства, связанные с религиозными праздниками, лишь порой вспоминал, как родители покупали для него немудреные подарки. Однако он хорошо помнил историю дороги, по которой сейчас ехал, и особенно дамбы, построенной неподалеку от города во время войны, когда провинция временно была захвачена врагом. Тогда марионеточные власти насильно согнали сюда тысячи людей, которые должны были трудиться в невыносимых условиях под дулами винтовок и автоматов.

Сейчас на этой дамбе, по обочинам дороги, толпились любопытные, съехавшиеся из разных краев, чтобы поглядеть на праздничное шествие. Ехать дальше было невозможно, и Выонг слез с велосипеда. Люди стояли, изнемогая от жары и духоты, но не уходили. Вынужден был остановиться и Выонг, потому что даже пешим дальше невозможно было пройти из-за толпы, застывшей в ожидании праздничной процессии. И вот со двора храма Тхыонг Лунг, откуда начиналось шествие, вышли музыканты, держа в руках большие гонги. За ними показалась голова процессии. Колонна верующих постепенно вытягивалась на плотину, двигаясь к городу. Желающие участвовать в шествии собираются на церковном дворе, строятся там и идут стройными рядами, торжественно, как и полагается на празднике, к городскому собору Бай, что возле епископской резиденции. Ровно в половине шестого, когда двор собора заполнят прихожане, на специально сооруженный помост, заменяющий на дворе кафедру, поднимется сам епископ или же викарий, чтобы произнести проповедь… Многоцветный, многоголосый людской поток растянулся на километр. Люди с опаской поглядывали на хмурившееся небо: дождь может испортить не только церемонию шествия и проповедь, но и сорвать вечерний карнавал при таинственном свете фонарей, развешанных по всем улицам, прилегающим к собору.