Тайфун - [25]

По субботам и праздникам сестры вместе отправлялись в церковь, но шли молча, словно им нечего было сказать друг другу. Не раз, когда Ай поздно возвращалась домой из кино или с собрания, она видела, что старшая сестра стоит на коленях перед распятием и шепчет молитвы. Увидев Ай, Нян сразу же замолкала, садилась на циновку и надолго замирала, будто изваяние. Ай ложилась спать, но сон не шел к ней, она не выдерживала, вскакивала и начинала трясти Нян за плечи, пытаясь вывести сестру из ее странного состояния. Однако Нян продолжала молчать и только глядела снизу вверх на младшую сестру укоризненными, полными слез глазами.

— Нян! Ну в чем дело? В чем я виновата, за что ты сердишься на меня? — тормошила ее Ай.

Ответ Нян, если она вообще отвечала, обычно был краток и однозначен:

— Я тебя люблю, а ты меня — нет, потому что ничего не делаешь, чтобы заслужить мою любовь.

Ай была бы рада, если бы сестра выбранила ее, высказала недовольство прямо. Но ее слова о любви, от которых у Ай почему-то замирало сердце, наводили Ай на подозрение, что, несмотря на кровные узы, между сестрами не то что любви, общего ничего нет. Тогда Ай, чтобы успокоиться, уходила к соседям или к друзьям отца, которые с готовностью принимали участие в судьбе девушки и всегда были рады помочь. Особенно любила бывать Ай у деревенского старосты дядюшки Няма. В молодости он много поколесил по стране в поисках работы и хорошо знал жизнь. Ням хвалил горожан, недавно помогавших на уборке риса, и говорил:

— Только хорошие ученики дядюшки Хо могут быть такими дельными, отзывчивыми людьми.

Он все угрызался, что не помог приезжим написать лозунги на церковной ограде, потому и на проводах чувствовал себя неловко.

Даже на торговку Тап двухнедельное пребывание гостей из города оказало благоприятное воздействие. По-прежнему она посылала дочерей на рынок торговать пирожками, но иногда заставляла идти в поле, вместо со всеми резать солому, качать воду, пересаживать рисовую рассаду. Да и сама торговка частенько показывалась теперь на улице с метлой в руках, вместе с другими женщинами наводя чистоту в деревне. Про себя торговка надеялась, что, может быть, Тхин, которую она под конец всячески начала обхаживать, обратит внимание на ее дочерей, сумеет уговорить их пойти учиться на фельдшериц.

У многих остались в памяти горячие дни уборки риса. Они и в самом деле были такие дружные и веселые!.. Даже сын церковного старосты Хапа тайком выбрался из дома и пришел на прощальный концерт гостей.

Но время шло, и понемногу замирала жизнь в деревне, снова покрывались грязью улицы, снова зарастали травой сточные канавы, снова у ручьев образовалась непролазная грязь. Только звон церковного колокола время от времени вторгался в эту сонную тишину.

Весенний урожай оказался не очень щедрым, но корзины в крестьянских домах наполнились рисом. А если корзины полны, то и в кошельках не гуляет ветер. Крестьяне, которые еще недавно не хотели убирать рис из боязни, что государство заберет весь урожай, теперь строили планы, что купить, что подлатать в хозяйстве. С одной стороны, это было неплохо, но с другой — когда человека одолевают заботы о личной выгоде, разве будет он думать об общих интересах, чтобы лишний час отработать на общественном поле?!

Как бы то ни было, только после жатвы и распределения риса многое изменилось в жизни округи. Взять хотя бы супругов Кхоан: они приняли участие в пышном празднике девы Марии в Хюэ, сделали солидное подношение церкви деньгами и рисом, а потом занялись коммерцией — отвезли свой посевной рис на рынок и обменяли его на обычный. Теперь его стало так много, что на обратный путь пришлось нанимать лодку. Но и лодочник не зевал — он тоже был коммерсантом — за доставку потребовал семь донгов за каждые десять килограммов груза. Лодочник получал прибыль и с тех, кто по ночам развозил по деревне кирпич, жженую известь. Конечно, все обязаны сдавать свою продукцию государству, но крестьянам нужны стройматериалы, без них и дома не построишь, не то что другие хозяйственные постройки. А купить материалы можно только из-под полы, вот крестьяне и платят втридорога, обогащая жуликов. Находились ловкачи, которые даже лесом спекулировали: договорятся с плотовиками, те обрежут веревки, утопят бревна в реке, а потом остается только поднять их со дна да за хорошие деньги продать.

Тем, кто занимался обжигом извести, требовался уголь. Хозяева сампанов, на которых возили уголь из Хонгая, знали, что стоит им появиться в порту, как тут же налетят покупатели. И пользовались этим: мочили сухой уголь, сдавали его мокрым, а разницу продавали. Оживленная торговля шла и на рынке. Из прибрежных деревень тянулись рыбаки и солевары, торговцы вермишелью и самогоном, который гнали из риса и овощей. Тетушка Тап тоже занималась самогоноварением: исчезала из дому дня на два, на три в неизвестном направлении, варила зелье, а потом продавала его по деревням или обменивала на рыбу, креветок, раков. Обменянный товар несла на рынок и выручала за него немалые деньги. Старшая дочь тетушки Тап охотно занималась контрабандной доставкой самогона, проявляя при этом находчивость и нахальство. Был случай, когда она, спрятав бычий пузырь, полный самогона, под платьем, явилась на пристань, чтобы переправиться на другой берег реки. Тут ее заметил милиционер, знавший эту уловку, и попытался остановить девицу. А та, будто ничего не слыша, удалилась в поле, подняла без стеснения юбку и спокойно вылила самогон на землю, будто нужду справила. Потом как ни в чем не бывало подошла к милиционеру узнать, чего он хочет от бедной девушки.