Таврические дни - [63]

Прижав ноги комбата к бедрам и дыша через усы, он с усилием дернул мертвое тело и потащил к дверям. Рот комбата был раскрыт, и среди зубов зияли три ямки.

— Наемники палачей, китайцы-пулеметчики — вперед! — скомандовал хорунжий.

— Моя не хочет… не хочу, — бабьим голосом сказал один.

Другой сказал:

— Моя хозяин — Ленин. Ты не моя хозяин.

— Этого, — хорунжий вытянул руку, выставил указательный палец, — который про Ленина, бей так, чтобы до Москвы дошло.

Первый шомпол оставил на теле красный, тонкий, как бечевка, след. Второй перехлестнул его накрест. Ж-жик, ж-жик! — свистели шомпола. Следы собрались в пучок, смешались. Тело китайца дергалось. Борода казака, сидящего на его плечах, вздрагивала. Ж-жик, ж-жик! — пели шомпола. Брызнула кровь, стекая по сухим бедрам. Китаец закричал. Голос его выгнулся дугой, будто вспрыгнул, упал, вспрыгнул опять. Кожа лопнула, мясо, истекая кровью, мокро всхлипывало под ударами. Крик китайца перешел в хрип. Покачиваясь над истязуемым и высунув язык, хорунжий поматывал головой, считая удары.

Тогда опять к Алеше пришел восторг и золотой туман. Ногой он сшиб лампу, придавил сапогом. Хрустнуло стекло. Огонь погас. Алеша нагнулся и, ладонью наткнувшись на браунинг, зажал его в пальцах.

— Товарищи, бей беляков! — закричал он так сильно, что его шатнуло от собственного голоса.

Гром голосов, топот ног были похожи на взрыв. В черной темноте сшибались, опрокидывали друг друга и остервенело дрались люди. Темнота гудела. Оглушительно ахнул револьверный выстрел. «Товарищи, товарищи, товарищи!» — надрывалась темнота. В волне людей Алешу донесло до дверей.

— Товарищи! — прохрипел он и в клубке тел вывалился за двери, во двор. Справа он увидел костер, уже догорающий, и казаков, бьющих из винтовок по крыльцу. Как в бою, знакомой тревогой пропели пули. Толпа, потеряв рассудок, ломила прямо на костер, на казаков. Несколько человек свалились в снег. Алеша свернул к каменной стене. Он легко влез на стену — она была ему по плечи. Какой-то человек, бормоча: «Восподи, восподи», приплясывал у стены, норовя влезть. Камень сыпался под его руками. Алеша схватил человека под мышки, подтянул его на себя и вместе с ним свалился за стену.

Они поднялись, отряхнулись от снега и побежали вниз, в степь. Снег был неглубок. Ночь была звездна, ветрена и черна. Казалось, ветер погоняет звезды, несет их на своих крыльях и, мерцая, они валятся, падают в степь. Скоро под ногами окрепла земля — они шли по косогору, голому и обледеневшему. За косогором они спустились в буерак. Здесь на ветру трепался и сорил листьями иззябший камышатник. Они сели, чтобы перевести дух и разглядеть друг друга. Стрельбы отсюда не было слышно. Алеша наклонился к товарищу и узнал в нем пугливого мужичонку, которого заставили тащить труп командира. То, что мужичонка последним прикасался к командиру, наполнило Алешу теплой приязнью к нему. Но мужичонка был жидок, немолод, хил. Разевая рот, он сидел на земле и, чтобы утишить задышку, глотал снег. Большие и несмелые глаза его очарованно глядели на звезды.

— Экий ты попался мне товарищ! — сказал Алеша грустно.

Мужичонка долго молчал, потом затряс плечами.

— А у меня карта имеется. Двухверстка, — сказал он с задором. — Как посветает, наметим себе дороги-пути. Вот я какой есть!

— Где же тебя мобилизовали, героя?

— Добровольный я, — сказал мужик. — За революцию и Ленина иду по сердцу.

Они отдышались, потерли снегом виски и, поднявшись, пошли к темнеющему леску, чтобы там дождаться рассвета и по карте наметить себе дорогу.

1935

КОВАЛЕВ, КОРОЛЕВ И АРКАДИИ ПЕТРОВИЧ

I

Ночами лужи на дорогах затягивал ледок, а днем шел дождь, холодный и секущий: осень встала сурово.

На крыше старосты резной петух-флюгер повернулся под рывком ветра и уставился клювом на запад — ветер потянул восточный, свистящий и злой. Облака поползли ниже к земле, надумал было накрапывать дождь и сегодня, но перестал, пыль от капель его, упавших тяжело, стала рябая, оспенная.

Собирался вечер. В пруду, обсаженном ветлами, пропела. раздувая беловатый живот, иззябшая лягушка.

И вот лопнул снаряд: подходили белые.

Аркадий Петрович, ехавший в тарантасе, чтобы перекинуться к белым, вобрал голову в плечи, перекрестился мелким крестом и ладонью тронул мужика, сидящего на козлах, сказав напуганно:

— Погоняй, голубчик.

Оглянувшись, увидел он, как по правую сторону проселка, там, где рыжее жнивье клином вдавалось в лес, поскакали всадники, низко пригнувшись к седлам, — то ли красные, то ли белые. Холодное солнце, катящееся на покой, загородилось тучами, от ржи тянуло запахом кротовых нор. Снова пропел снаряд, ахнул где-то за леском. Екая селезенкой, лошадь мирно бежала проселком, шлея хлестала ее по бокам, мужик на козлах позевывал.

«Только бы доехать до деревни, — подумал Аркадий Петрович, — а там как-нибудь вывернусь».

— Палят, — сказал он мужику.

— Канешна.

— Наши, что ль?

Улыбнулся, как привык улыбаться с тех пор, как бежал, чтобы перекинуться к белым, — искательно.

— Разбери их, которы наши, которы ваши. За эту за самую стрельбу придецца прибавить вам, барин.

— Гони, гони, — сказал Аркадий Петрович, — прибавлю.