Таверна «Ямайка» - [62]

Мэри с трудом дышала, в горле пересохло; хотя она не знала, кто стоит там, за окном — друг или враг. Было ясно, что страх — вещь заразительная, сердце готово было выскочить, так сильно оно стучало, когда она заметила капли пота на дядином лице. Невольно рука потянулась к губам, не давая крику вырваться наружу.

С минуту Джоз стоял у закрытого окна, выжидая, затем распахнул ставню, в комнату проник тусклый свет пасмурного декабрьского вечера. За окном стоял человек, прижав к стеклу бледное недоброе лицо, обнажив в ухмылке нездоровые зубы.

Это был Харри-жестянщик. Джоз Мерлин выругался и распахнул окно.

— Черт бы тебя побрал, — заорал он, — заходи сюда, что ты там стоишь? Хочешь схлопотать пулю в живот, проклятый дурак?! Заставил держать тебя под прицелом больше пяти минут! Отопри дверь, Мэри, что ты вцепилась в стену, как призрак. И без твоей кислой мины хватает волнений.

Подобно любому мужчине, пережившему минуты панического страха при свидетелях, он пытался теперь свалить вину за свою слабость на другого, чтобы вернуть самообладание. Мэри не спеша направилась к дверям. В памяти возникло пережитое, их яростная борьба на тропинке у скалы. Реакция не замедлила сказаться. Она не могла смотреть на этого подонка без отвращения, тошнота подступала к горлу. Открыв дверь, девушка спряталась за нее, когда Харри прошел в кухню, затем подошла к печи и стала механически ворошить торф, стоя спиной к собравшимся.

— Ну, какие вопросы? Что принес нового? — обратился хозяин к вошедшему.

Жестянщик чмокнул губами и ткнул большим пальцем через плечо.

— Вся округа переполошилась, — сказал он. — Все только об этом и судачат, от Тамара до Сент Айвза, весь Корнуолл гудит. Я был в Бодмине днем, город бурлит, все требуют крови и правосудия. Прошлую ночь я провел в Кеймфорте, там все мужики кипят от негодования, потрясают кулаками и подбивают соседей к мести. У этой бури может быть только один конец. Тебе, Джоз, он известен лучше других.

Харри сделал характерный жест рукой.

— Надо бежать — это единственный шанс. Дороги опасны, Бодмин и Лонсестон вдвойне. Я буду уходить через болота, проберусь в Девон выше Ганнислейка; это окольный путь, я знаю, но, когда нужно спасать шкуру… Есть у вас хлеб в доме, миссис? Я не ел со вчерашнего дня.

Вопрос относился к жене хозяина, но смотрел он на Мэри. Пейшенс достала из буфета хлеб и сыр, рот ее нервно подергивался, движения были неуклюжи, ей было совсем не до угощений. Накрывая на стол, она умоляюще смотрела на мужа.

— Ты слышишь, что он говорит? — молила она. — Оставаться здесь просто безумие, надо сейчас же уходить, потом будет поздно, слишком поздно. Ты ведь знаешь, как к тебе относятся. Тебя не пощадят. Тебя убьют, растерзают без суда. Богом молю, послушайся его, Джоз. Ты ведь знаешь, о себе я не думаю, только о тебе…

— Заткнись, дура, — завопил Мерлин. — Мне твой совет никогда не был нужен, тем более сейчас. Мою судьбу я встречу сам, можешь не скулить здесь, как мокрая сука. Значит, Харри, и ты меня покидаешь, играешь на руку этой своре. Бежишь, поджав хвост, только потому, что какие-то канцелярские крысы изображают из себя святош и взывают к Иисусу о твоей крови! Разве у них есть доказательства против нас? Ну, говори! Или печенки твои слабы, или совесть заговорила? Только покажи, где она у тебя? Не в заднице ли?

— К черту совесть, Джоз, сейчас во мне говорит голос разума. В этой части страны нам вредно жить, я поищу место получше. Что до доказательств, то мы последние месяцы не очень-то осторожничали. Доказательства найдутся. Я был тебе верен, ты знаешь. И сегодня пришел, рискуя головой, чтобы предупредить тебя. Я не держу зла, но должен сказать, Джоз, что мы погорели из-за твоей чертовой глупости. Или я не прав? Ты нас напоил до бесчувствия, сам напился — и повел нас на глупейшее предприятие, которое мы не планировали. У нас был один шанс на успех из миллиона, и он не сработал — все вышло, как должно было выйти, потому что мы были пьяны в стельку, — побросали всю добычу на берегу. Кто виноват? Ты, конечно!

Он стукнул кулаком по столу, издевательская ухмылка застыла на его желтой физиономии. Глаза устремились на хозяина.

Джоз Мерлин молча ждал, пока жестянщик кончит говорить. Потом низким грудным голосом, таящим угрозу, сказал:

— Значит, ты меня обвиняешь, Харри? Ты такой же, как все они. Извиваешься, как змея, чуя, что удача отвернулась. Ты немало нажился на мне, не так ли? И золотишко появилось, оно у тебя сроду не водилось. Жил, как принц, не гнил в шахте — там твое настоящее место. Если бы нам удалось смыться до рассвета, как было сотни раз до этого, ты бы подлизывался ко мне, чтобы плотнее набить карманы, скажешь, не так? Ты бы служил мне, как остальная свора, называл бы Всемогущим богом, выцыганивал свою долю добычи, лизал мне ноги, распростершись в пыли. Беги, если хочешь, беги через Тамар, поджав хвост, и будь проклят! Я и один справлюсь.

Харри хмыкнул и пожал плечами.

— Разве нельзя поговорить без оскорблений? Я ведь не иду против тебя, я все еще на твоей стороне. Мы все были пьяны, я знаю, давай не будем об этом вспоминать: что с возу упало, то пропало. Наши все разбежались, нам теперь нечего на них рассчитывать. Они так напуганы, что не скоро появятся. Остаемся мы с тобой, Джоз. Мы крепко повязаны, наша доля в деле больше, чем у других, и чем теснее мы будем держаться и помогать друг другу, тем лучше для нас обоих. Вот почему я пришел сюда, надо обговорить все и выяснить наше положение.