Таверна «Ямайка» - [61]

— Безмозглая идиотка! — заорал Джоз. — Неужели до тебя не доходит, что меня все знают, а по дорогам ездят люди?! От меня шарахаются, как от самого дьявола! Только и ждут, как бы свалить на мою голову все преступления в Корнуолле и вздернуть на виселицу. Уже все знают, что случилось на побережье в Рождество, а если увидят, что мы улепетываем, это будет лучшим доказательством. Бог свидетель, я сам думал о том же! Мы хорошо будем выглядеть, восседая на своих мешках, как фермеры в базарный день, помахивая прохожим ручкой на центральной площади в Лонсестоне! Все будут указывать на нас пальцем и потешаться на наш счет. Нет, у нас только один выход, один из тысячи: притаиться и ждать. Если мы будем вести себя, как ни в чем не бывало, они почешут затылки, но ничего не смогут доказать. Запомните: им нужны доказательства, проклятые улики, без них они не могут пальцем нас тронуть. И если не найдется предателя, доказательств они не получат. Да, конечно, посудина еще валяется там на боку, и добро свалено на берегу. Но кто его туда притащил, они не знают. Два обгоревших скелета в костре. «Ах, ах, что это?! — они запричитают, как козлы. — Была драка, жгли костер…» Но кто дрался? Кто кого жег? Где доказательства? Ответьте мне. Я встречал Рождество дома, как добропорядочный семьянин, забавлял племянницу, чтобы она не скучала.

Он надул щеки и подмигнул.

— Вы упустили одну вещь, дядя, — сказала Мэри.

— Нет, дорогая, я ничего не забыл. Ты имеешь в виду кучера? Думаешь, мы оставили тело лежать у дороги в канаве? Тебя может шокировать мое признание, но покойник ехал с нами всю дорогу, и теперь он покоится на глубине десяти футов, если я не ошибаюсь. Конечно, его хватятся, я готов к этому. Но они никогда не найдут ни его — камешек на глотке хорошо пригонит тело к гальке на дне, — ни кареты. Так что остальное не страшно. Может, ему надоела жена и он сбежал в Пензанс. Пусть его там поищут. Ну, я вижу, мы все пришли в себя. Расскажи, Мэри, что ты делала в карете, где ты была в канун Рождества? Если не расскажешь сама, я найду способ заставить тебя вспомнить, ты меня знаешь.

Мэри посмотрела на тетю, ища у нее поддержки, но та дрожала, как испуганный пес, не сводила глаз с лица мужа. Мэри лихорадочно соображала. Солгать было нетрудно. Нужно было выиграть время, если уж она решила выпутаться из этой истории живой и спасти тетю Пейшенс. Нужно было что-то придумать, дать ему возможность окончательно влезть в петлю и затянуть ее на собственной шее. Надо было сделать так, чтобы его исповедь обернулась против него самого. Оставалась одна надежда, она была близко, всего в пяти милях ходьбы, в деревне Алтарнэн, где ждали ее сигнала.

— Я расскажу вам, что я делала в этот день, мне все равно, поверите вы мне или нет, — сказала она. — Мне совершенно безразлично, что вы обо мне думаете. Я ходила в Лонсестон в канун Рождества на ярмарку. К восьми вечера, когда пошел дождь, я уже так устала, что не могла идти, пришлось нанять карету и попросить отвезти меня в Бодмин. Если бы я назвала таверну, упомянула слово «Ямайка», кучер отказался бы меня взять. Вот и все. Больше мне нечего говорить.

— Ты была одна в Лонсестоне?

— Конечно, одна.

— И ты ни с кем не разговаривала?

— Купила платок в палатке.

Джоз Мерлин сплюнул на пол.

— Ладно, — сказал он. — Из тебя все равно ничего другого не вытянешь. Твоя взяла на этот раз, потому что я не могу доказать, что ты лжешь. В твоем возрасте не много найдется девиц, которые провели бы праздник в одиночестве, это уж я точно знаю. Тем более поехать домой без провожатого. Если ты говоришь правду, то наше положение не так безнадежно. Они не догадаются искать возницу в этих местах. Черт побери, я чувствую, что нужно выпить.

Он вальяжно развалился на широком стуле и затянулся.

— Ты еще будешь разъезжать в собственной карете, Пейшенс, и носить шляпу с перьями и бархатные накидки. Я пока держусь в седле. Я отправлю эту свору на тот свет, прямо к чертям в пекло. Дай только срок, мы начнем сначала, заживем припеваючи. Я брошу пить и буду ходить в церковь по воскресеньям. А ты, Мэри, станешь кормить меня из ложечки, когда я состарюсь.

Он засмеялся, откинув назад голову, но резко оборвал смех, захлопнув рот, как ловушку, и, с грохотом отодвинув стул, встал посреди кухни. С побелевшим лицом он прислушался, подняв палец в знак опасности.

— Слушайте, — прошептал он хрипло, — слушайте.

Женщины посмотрели, куда вперился глазами хозяин. Сквозь ставню со двора пробивался тусклый свет. Что-то скребло по кухонному окну, тихо, мягко, еле слышно. Похоже было, что ветка обломалась и шуршит по крыльцу, по окну, свисая с дерева и качаясь от ветра. Но дерева не было около таверны. Легкое постукивание — «тук… тук» — продолжалось, пальцы едва касались окна.

В кухне наступила гробовая тишина, слышно было только дыхание тети Пейшенс. Женщина так испугалась, что тянула через стол руку, чтобы Мэри ее успокоила. Мэри наблюдала за хозяином. Он стоял не шевелясь, его громадная тень падала на потолок, черная борода спуталась, губы посинели. Согнувшись, как зверь перед прыжком, он на цыпочках прокрался к месту, где хранилось его ружье, взвел курок и вернулся к окну.