Таверна «Ямайка» - [45]

В Алтарнэне ее ждал покой и отдых, само название деревни звучало, как колыбельная, а голос пастора поможет забыть все тревоги, вернет надежду. Он все же немного странный, но это даже приятно. Как он хорошо рисует, как он тактично ухаживал за ней, молча, боясь потревожить; как мало говорила о нем строгая тихая комната. Он был ненавязчив, тень, а не человек. Когда его не было рядом, его трудно было представить как реальное существо. В нем не было мужского темперамента, как в Джемс, он казался бесплотным, просто глаза и голос в темноте.

Лошадь вдруг остановилась в испуге, чуть не влетев в колючие заросли. Джем выругался, это вернуло девушку к реальности. Она решила попытаться кое-что разузнать.

— Есть тут поблизости церковь? — спросила она наугад. — Я живу как язычница последнее время, надо бы помолиться сходить.

Джем все еще возился с лошадью.

— Церковь? Откуда мне знать? Последний раз я был в церкви, когда еще не умел ходить — мать носила меня крестить. Золотую утварь они держат под замком, остальное меня там не интересует.

— Я слыхала, что в Алтарнэне есть церковь, — настаивала Мэри. — Это недалеко от «Ямайки», я могла бы сходить завтра.

— Лучше приходи ко мне на Рождественский обед. Индюшки я тебе не могу обещать, но зато могу раздобыть гуся у старого Такета в Северном Холме, он уже настолько слеп, что не заметит пропажи.

— Вы случайно не знаете, Джем Мерлин, кто сейчас проповедует в Алтарнэне?

— Нет, не знаю, Мэри Йеллан. Я никогда не общался со священниками, даже по одной дороге с ними не ходил — и теперь уже вряд ли исправлюсь. Странные они все же люди. В Северном Холме был один пастор. Я тогда был ребенком. Так вот, пастор был очень близорукий. Рассказывали, что однажды он напоил паству бренди вместо священного вина. В деревне быстро прознали, в церковь набилось столько народа, что иголку негде было воткнуть, все ждали своей очереди причаститься. Священник ничего не мог понять, раньше в церковь ходили единицы. Он весь сиял и произнес блестящую проповедь о заблудших овцах, вернувшихся в свой загон. Брат Мэттью — это он мне говорил — дважды подходил к алтарю за причастием, пастор не заметил. В Северном Холме этот день вспоминают как великий праздник. Достань корзинку, Мэри, давай подзаправимся.

Мэри сокрушенно покачала головой.

— Вы о чем-нибудь можете говорить серьезно? Неужели вы никого и ничего не чтите в этой жизни?

— Серьезно я отношусь к своему желудку, а он просит есть. В ящике у меня под ногами — яблоки. Можешь есть их, яблоко — священный фрукт, так сказано в Библии, это я знаю.

В половине третьего они лихо въехали в Лонсестон. Мэри отбросила мрачные мысли, забыв о принятом утром решении, она уступила настроению Джема и предалась веселью. Вдали от таверны «Ямайка» к ней вернулась и молодость, и жизнерадостность; от Джема эта перемена не ускользнула, и он решил ею воспользоваться.

Джем понял — это он заставил ее развеселиться, да и сутолока ярмарки не оставляла места для уныния. Все были возбуждены, всем было хорошо: наступило Рождество. В магазинчиках вокруг ярмарки царило оживление, народ высыпал на улицы; кареты, коляски, телеги заполняли бывшую площадь, вымощенную булыжником Всюду движение, яркие краски, кипение жизни Люди толкались у прилавков; индейки и гуси гоготали в ящиках; какая-то женщина держала на голове корзину с яблоками, такими же румяными, как ее щеки. Эта сцена была знакома и близка Мэри. В Хелстоне каждый год она видела то же самое, только Лонсестон был больше, толпа более разношерстная. Здесь больше простора, больше изысканности; за рекой начиналось Девонширское графство, Англия. Девонширские фермеры на ярмарке общались с крестьянами из Восточной части Корнуолла; лавочники, пирожники, рассыльные сновали средь толпы, предлагая пирожные, горячие булочки и колбаски на подносах. Богатая дама в шляпе с перьями и голубой бархатной накидке важно вышла из кареты и прошествовала через площадь в гостиницу «Белый Олень»; за ней шел господин в теплом сером пальто. Он поднял свой монокль и переваливался за ней с напыщенным видом, как индюк.

Мэри любила ярмарки; она была весела и счастлива. Город стоял у подножия холма, а в центре возвышался замок, совсем как в сказке. Всюду деревья, поля и долины, а внизу протекала река. Болот не было видно, они простирались вдали от города, о них можно было на время забыть. Лонсестон жил полной жизнью, это был реальный мир, люди — естественные, живые.

Солнце робко пробивалось из-за серых туч, чтобы тоже повеселиться. Мэри надела платок, подаренный Джемом, она даже позволила ему завязать узел под подбородком. Они оставили коляску при въезде в город, и теперь Джем протискивался сквозь толпу, ведя за собой обеих лошадей. Его движения были уверенные. Девушка шла следом. Надо было выйти на главную площадь, где собрался весь город и раскинулись ярмарочные палатки. Там было отведено специальное место для продажи скота, отгороженное веревкой. Вокруг толпились фермеры и крестьяне, иногда городские господа, перекупщики из Девона и других окрестных мест.

Сердце у Мэри забилось сильнее, когда они вошли в отгороженный круг: что, если здесь окажется кто-нибудь из Северного Холма? Иди фермер из соседней деревни? Они, наверное, узнают лошадей. Джем сдвинул шляпу и, безмятежно посвистывая, оглянулся и подмигнул ей. Толпа расступилась, пропуская его. Мэри осталась стоять в стороне, прячась за полную женщину с корзиной, и наблюдала, как Джем занял место рядом с другими мужчинами, продававшими лошадей; с некоторыми он обменялся приветствиями, оглядел их товар, закурил трубку. Он казался уверенным, совершенно спокойным, знающим цену себе и своему товару. Вскоре к лошадям подошел разбитной парень в квадратной шляпе и светлых бриджах. Вид у него был важный и значительный, он постукивал кнутовищем по сапогам, затем тыкал им в сторону лошадей. Сразу узнавался перекупщик. К нему присоединился невысокий человек с рыжими глазками, в черном пальто, он то и дело подсаживал собеседника локтем и что-то шептал ему в ухо.