Таверна «Ямайка» - [43]

Джем Мерлин — мужчина, она — женщина. Что ее влекло, она не могла сказать, но ее непреодолимо тянуло к нему, а мысль о нем ее раздражала и стимулировала одновременно, не давала ей покоя. Она знала, что должна его увидеть.

Мэри неодобрительно посмотрела на низко нависшие тучи. Если ехать в Лонсестон, то нужно собираться и выходить. Пусть тетя Пейшенс думает, что угодно. За эти четыре дня Мэри стала черствее: следует подумать и о себе немного. Если у тетушки осталась интуиция, она должна догадаться, что племянница не хочет сидеть с ней. Пусть побудет со своим муженьком, тогда поймет. Хорошо, что он выболтал ей свои секреты. Теперь он у нее в руках. Она еще не знает, что будет делать, но на этот раз жалости он не получит. Сегодня в Лонсестоне вопросы Джему Мерлину будет задавать она, ему не поздоровится, придется прикусить язык, когда он увидит, что она их не боится, может расправиться с этой сворой — при первом желании. А завтра — до завтра надо дожить, там будет видно. В случае чего, можно будет сходить к Фрэнсису Дэйви, он обещал помочь. В этом доме ее никто не тронет.

Мэри шла по Западному Болоту вперед на Хокс Тор. По обе стороны высились скалы. В прошлом году в этот день она была с матерью в церкви, молилась, чтобы Бог послал им силы, мужество, здоровье, просила о душевном покое, благополучии, чтобы мать могла еще пожить, а ферма увидала бы лучшие времена. Ответом была болезнь, нищета, смерть. Что ей теперь делать совсем одной среди преступлений и жестокости? К кому взывать о помощи, живя в ненавистной таверне среди людей, которых она презирает?! Она не будет молится Богу в это Рождество. Так думала девушка, бредя по безлюдной опасной дороге навстречу конокраду, а, может быть, и убийце.

Она дошла до условленного места и остановилась в ожидании. Вдалеке показалась небольшая кавалькада — лошадь, запряженная в двуколку, сзади бежали еще две лошадки. Кучер поднял кнут в знак приветствия. Кровь прилила к лицу девушки. Она ненавидела себя за слабость; если бы то, что она чувствовала, было чем-то живым, она растоптала бы его ногами. Завернувшись в шаль, Мэри ждала, нахмурившись. Подъехав, Джем присвистнул и бросил к ее ногам небольшой сверток.

— С Рождеством Христовым. У меня вчера завелась монета и прожгла дыру в кармане. Нужно было от нее избавиться. Это тебе новый платок.

Такое начало обезоруживало, было трудно сохранять равнодушие.

— Очень мило с вашей стороны, — отвечала Мэри. — Боюсь, что вы зря старались.

— Меня это мало волнует. Я привык, — вернул колкость Джем, и, окинув ее своим возмутительно наглым взглядом, стал насвистывать какой-то немелодичный мотив. — Ты рано пришла. Боялась, что уеду один?

Она забралась на повозку, устроилась рядом и взяла поводья.

— Как хорошо снова держать вожжи в руках, — сказала она, пропустив реплику мимо ушей. — Мы с матерью всегда ездили в Хелфорд раз в неделю, в базарный день. Кажется, так давно. Болит сердце, когда думаешь об этих временах. Нам было весело вдвоем даже в самые трудные времена. Вам не понять, конечно. Вы никогда не любили никого, кроме себя.

Джем сложив руки на груди, наблюдал, как она управляется с лошадью.

— Эта лошадь отлично знает дорогу, можешь дать ей свободу, она приведет, куда надо. Она никогда не ошибалась. Ну вот, так-то лучше. Лошадь знает, что несет ответственность за тебя — можешь ей довериться. Что ты говорила сейчас?

Мэри ослабила поводья и смотрела вперед на дорогу.

— Ничего особенного, — ответила она. — Я говорила больше сама с собой. Так вы собираетесь двух лошадей продать сегодня?

— Двойной доход, Мэри Йеллан, и если ты поможешь мне, у тебя будет новое платье. Ну, не пожимай плечами. Терпеть не могу неблагодарности. Что с тобой сегодня? В лице ни кровинки, глаза потухли. Тебя тошнит или живот болит?

— Я не выходила из дома после нашей последней встречи. Сидела в комнате со своими мыслями. С моими родственниками не очень повеселишься. Постарела на сто лет за эти дни.

— Жаль, что ты так подурнела. Я-то думал прокатить по Лонсестону с хорошенькой девушкой, чтобы парни подмигивали и завидовали мне. А ты совсем сникла. Не лги, Мэри, я не слепой. Что произошло в таверне «Ямайка»?

— Ничего не произошло. Тетя толчется в кухне, а дядя с бутылкой бренди, как обычно. Это я изменилась.

— Были посетители?

— Я не видела. По двору никто не проходил.

— Что ты так сжимаешь губы? И под глазами синяки… Ты выглядишь усталой. Я однажды видел женщину в таком состоянии в Плимуте, но у нее была причина — муж вернулся после четырехлетнего плавания по морям. У тебя, наверное, другие обстоятельства? Кстати, ты не по мне ли скучала?

— Я думала о вас один раз, вы правы. Гадала, кого повесят раньше — вашего брата или вас. Но с лица я спала не из-за этого.

— Если Джоза повесят, он сам будет виноват, — сказал Джем. — Когда человек сам лезет в петлю, ему некого винить. Он на три четверти уже висельник. Если петля затянется — так ему и надо, бутылка бренди не спасет его, он будет висеть трезвым.

Какое-то время они ехали молча. Джем поигрывал кнутовищем, Мэри смотрела на его руки — длинные, ловкие пальцы, в них были та же сила и изящество, что у брата. Но эти руки влекли ее, а те — отталкивали. Она вдруг поняла, влечение и отвращение идут бок о бок, граница между ними почти незаметна. Открытие неприятно поразило ее, она невольно отпрянула. «Предположим, что это Джоз в молодости», — подумала она и тут же пожалела. Теперь причина ненависти к старшему брату стала ясна.